ПРОЗА

«Что же это творится то? А как дальше то жить? Не иначе – конец света ни сегодня – завтра!»

Строительство замерло, как государственное, так и частное. Значительная часть населения ютилась ещё в бараках, построенных в двадцатые, тридцатые годы прошлого революционного двадцатого века. Житьё, как и семьдесят лет назад, незамысловатое: удобства в общем коридоре, вода в колонке в ста метрах от дома, две бани и одна прачечная на городок, где населения всего - то ничего – четырнадцать, или шестнадцать тысяч. Это с учётом неучтённых граждан бывших союзных республик, сперва робким ручейком просочившихся в обе столицы, а потом потянувшихся на северо – запад. В последнее десятилетие уж и вовсе селевым потоком хлынули со всех концов бывшей нашей необъятной родины. Уже целые диаспоры живут и чувствуют себя как дома – по хозяйски уверенно. В отличие от части местных, надеющихся на авось и нового Президента, а так же всех следующих за ним:

«Ну уж, этот то должОн навести порядок! Вон как выступает!»

Первыми приехали жители солнечной Армении. Как наиболее предприимчивые, они хорошо и быстро освоились. Занялись торговлей, построили лавки, магазины, нарожали детей. Скупают участки земли для будущих магазинов и кафе, а так же под будущие дома своим будущим детям. Потихоньку, человек по десятку в год, прибывают семьями братья – славяне, «с самостийней, вильней и нэзалежней Викрайны», осваиваются и они. Белорусы живут крепко и основательно ещё с советских времён. Они остались как специалисты разных отраслей народного хозяйства после оконченных в России учебных заведений. Есть среди них врачи, учителя, инженеры, строители. Их дома выглядят добротно и ухоженно. Народ чистоплотный и трудолюбивый. Азербайджанцев меньше. Живут обособленно, занимаясь оптовой торговлей овощами, нанимая в продавцы и отборщики местных, часто потерявших работу получше и оттого подспившихся, граждан и гражданок. В последние пять лет приезжают на сезонные заработки жители самых южных долин бывшего Союза - узбеки. Они, да ещё молодые украинцы, занимаются лесными заготовками, ремонтами и строительством домов и частных магазинов. Некоторые успели у нас «поджениться», завели вторую неофициально – временную семью. Появились на свет симпатичные маленькие Адолаты и Богданы. Кто не завёл второй жены, уезжает на зиму к своей узбечке или хохлушке. Отощав за лето на «бомжпакетах» и дешёвой тушёнке, одни мечтают покушать шурпы и плова, другие борща и сала. Всю весну и до осенних холодов трудятся «гастеры» на лесных арендаторов – местный средний класс, строят им дома и бани, обнося новостройки двухметровым забором из металлопрофиля. Похожим заграждением обносили стратегические объекты в советские годы. Народ разный живёт. Богатые в провинции тоже водятся. У них просторные дома из красного импортного кирпича, обнесённые высокими полуметровой толщины заборами, как кремлёвскими стенами. В таких домах живут олигархи местного значения. Они своевременно скупили акции родных предприятий. Работая в должности директора можно легко под шумок обойти рабочий коллектив вместе с профсоюзом. Стать полноправным хозяином, владельцем предприятия. Должно быть, неуютно живётся им за высокими крепостными стенами, по внутреннему периметру которых бегают волкодавы. Неуютно от того, что взоры не радует окружающая скучная панорама. Куда ни кинь взгляд, торчат по улицам убогие домишки с их убогими обитателями, часто живущими на одну пенсию или мизерную зарплату, которую и зарплатой трудно назвать. Подачкой от голодной смерти - будет правильней.
Простой народ, местные жители, те, чьи предки уже два, а то и три поколения лежат на местных погостах желают, что б их дети выучились и уезжали в города, а то и за границу.

«Нечего тут у нас молодым делать! Только вино пить да спиваться!»

А вином и вправду торгуют везде, куда глаз ни кинь! Спирт технический, который на жидкость для мытья стёкол идёт, тоже на разлив продают. Подспился народ православный. Пропил благоустроенные квартиры, ещё родителями полученные в застойные годы, времена сытые и стабильные. Для людей, чья молодость и зрелость пришлись на конец двадцатого века, во многом благословенные.
Те же, кто про дело не забывает, побашковитей да пооборотистей, те вперёд заглядывают: сами пьют разве что самогон свой, очищенный, а спиртом торгуют из дома на вынос. Есть у какого бедолаги хотя б десятка в кармане, значит , нальют ему стакан разбавленного. То, что свои же слабовольные соседи травятся, о том не задумываются неправедно зарабатывающие на людской беде. «Закон бумеранга» мало о чём может им рассказать. Не верит простой народ в мир потусторонний. Забывают напрочь о том, что каждому воздастся «по делам его».
Выживает простой народ в трудные времена по разному. Кто как приспособится: помоложе - на заработки в столицы уезжают, кто возле жены остаться решил и не хочет «по звонку» работать - таксистами пристраиваются. Челноками многие продолжают трудиться, возят товар опять же из столиц. Многие грибами и ягодами промышляют летом, а зимой на печи лежат, силы копят. Предприятия новые есть, но там платят не густо. Женщины – те на рынке цветами, выращенными на своих огородах торгуют, овощами и корешками разными. Это те, у кого дом свой, земля под окнами или дачка на шести сотках.
Те же, кто и шести соток не имеет, в бараках обитает, тот уж только на «авось» живёт. Ну, авоська - парень то добрый, либо выручит, либо выучит. Дров нет, но авось, зима тёплая будет - не замёрзну. Одеть – обуть нечего, это спросить можно, в храме одежду подать могут, ботинки немудрящие. У пятиэтажек возле мусорных баков заборы поставлены. На них добротную одежду, уже не модную, вывешивают жильцы, имеющие стабильный заработок. Там можно найти и выбрать. Рядом сапоги и туфли выставлены аккуратно в ряд. Поесть нечего – кусок хлеба бабушка соседка подаст. А выпить захочешь – тут без денег изловчиться надо. Можно к вокзалу пойти и там у проезжающих копеечек спросить. Можно на рынке подработать, подвезти тележку с товаром, тент натянуть, ящики с фруктами поднести. Десять - пятнадцать рублей торгующие с раскладушек всегда дадут, выручат. Так за день и насобирают себе на вечерний отдых «при свечах», электричество давно отрезано.

В одном из таких бараков живёт маленькая, как воробышек, женщина. У неё фигура подростка и когда летом она надевает шортики и короткий топик, и если к тому же вы слегка близоруки иль забыли надеть линзы, вполне можете принять её за школьницу на каникулах у бабушки в провинциальном городке. Зовут её Натуся. Она натуральная блондинка, спасибо заезжему отцу финну. Матери её двигалось к сорока, когда она родила свою единственную ненаглядную дочку – дюймовочку. Баловала её, сколько могла, пока жива была. Натусе уже чуть за сорок и она лет пять как имеет полное основание называться бабушкой. Однако взрослого в ней нет и в помине. Она – озорной избалованный подросток, взбалмошный и безответственный. Окружающая унылая действительность для неё будто не существует. Она вся в прошлом, которое ручейком истаяло и исчезло, как всё минувшее, в реке времени. Натуся не может успокоиться, беря на себя роль роковой женщины, способной пленить кого угодно, да хоть и самого Премьера, ВВП. То оденется как пацанка, вся дочкина одежда ей впору. Стоит заметить, что Натуся потихоньку, полегоньку приобрела вторую страсть после повышенного интереса к мужчинам – неудержимую тягу к застолью в душевной компании. Она давно уже не имеет постоянной работы, с тех пор, как развалилась торговая контора ОРСа (Отдела рабочего снабжения при железной дороге), где она трудилась, кажется, бухгалтером. С появлением на свет внучки, Натуся числится в няньках при ребёнке. Однако, за девочкой по очереди смотрят то соседки, то дочкины подруги. Вокруг ещё много сердобольных женщин, особенно в провинциальных уголках, где все друг другу почти свои. Натуся, между тем, предпочитает знакомство с дочкиными ровесниками. Бывает, что покидает она своего сожителя Сергея на несколько дней. Он – ничего, привык уже, терпит и старается не обращать внимания, не ревновать. Серёга – типичный флегматик, медлительный и апатичный, вывести его из душевного равновесия сложно. В трудных случаях он, как ёжик сворачивается «в клубок», накрывается с головой одеялом и спит, спит… . Больше спишь – меньше грешишь, так он говорит. Заснуть способен на все двадцать четыре часа. Если бы в сутках было тридцать шесть часов – он бы и их проспал! Так он пребывает в анабиозе, пока не растормошат и не предложат налить стакан. Пришлый гость должен прямо возле его чуткого уха набулькать «живой воды». «Прихожане» у них бывают весьма часто, дом стоит у развилки двух дорог. Серёга ни за что не встанет просто так, уж вы поверьте! Потом, когда первая бутылка опустеет, а жажда лишь усилится, кинут жребий: кому идти за добавкой. Тут Серёга и пригодится: выручит, сбегает, он не подведёт ни под каким видом. В отличие от ветреницы Натуси. Её можно ждать час, другой, и - вовсе не дождаться. Она ж такая трясогузка! Встретит вдруг на улице симпатягу парня и, без предисловий, предложит ему прогнать грусть тоску. Спросит тут же, прямо, кокетливо смутясь и глядя искоса: «Как насчёт выпить - закусить?» Да кто ж от такого «счастья» откажется! Встречаются подобные авантюристы ей нередко! Верно, пословица не врёт, что «Чёрт чёрта по копытам найдёт!». Приведёт нового знакомца к себе домой и с его помощью станет гнать Серёгу из его же квартиры, как лиса зайца из избушки. Натуся - взбалмошная и горячая. Ей самой не ведомо, какой контакт замкнёт в её развесёлой голове в следующую минуту, что за фортель она выкинет на сей раз. Однажды, осерчав на своего тугодума, взяла стоящую в общем коридоре канистру с бензином и плеснула на Серёгу, щёлкнув зажигалкой. На крик сбежались соседи, стали гасить пламя, а больше мешаться под ногами друг у друга. Догадались и накинули всё ж на горевшего мокрое одеяло, сбили огонь. Это их своевременное вмешательство спасло Серёгу, да и квартирка их, в общем – то почти не пострадала. Натуся в это время с осовевшими глазами безучастно сидела на кровати и отстранённо наблюдала происходящее.
«Ты что, совсем облунела?» - закричала Тоня, бывшая её приятельница, живущая в соседнем бараке и первая прибежавшая на помощь. Она же догадалась вызвать скорую. Кто то из бабушек соседок вызвал милицию.
Серёга был в тот поздний вечер одет в спортивный костюм марки «Abibas», сшитый в подвалах московского Черкизона проворными руками вьетнамских швей – универсалок. Почему то букву «b» они вышивали на лейбле вместо «d». Провинциальный народ безыскусный и на буквы не глядит, одевается на местном рынке в то, что стоит подешевле. Костюмчик мгновенно оплавился, стёк чёрным сиропом, облепив грудь и руки пьяного и потому малочувствительного к боли Серёги. Скорая приехала быстро. Пробок на дорогах нет, средства на врачебную помощь населению власти отпускают своевременно. Так что у Серёги, как говорит известный политик, однозначно были реальные шансы на спасение. Вдали от столиц и при недостатке медицинских препаратов, доктора гораздо милосерднее, не особенно разбирая пациентов по размеру бумажников. Понятно, что человеку при должности покажут больше усердия, чем бродяге с улицы. Но и бродягу не выкинут, а проведут санобработку, начав лечить имеющимися на данный момент средствами. Теми же, чем стали бы пользовать и чиновника, попади он в подобную переделку. Такие вот остатки социалистических принципов в отдельно взятой районной больничке.
Попал Серёга в добрые руки дежурных врачей и сестёр реанимационного отделения. Врачебная помощь оказалась своевременной и оказана была бесплатно. Небеса отпустили Серёге дополнительное время на исправление жизненной колеи. Тут уж дело было не только в медицине, совершенно точно!
Не надеялись соседи, что он выживет. Ничего, повалялся месяца четыре на железной койке в десятиместной палате, почти уже и зима к краю подошла. Поел казённой каши и низкокалорийного овощного супа и к весне, когда уж кончились морозы, с крыш свесились длинные сосульки, вернулся к Натусе. Он заметно помолодел и посвежел: немудрёные лекарства и диета почистили замусоренный организм от чрезмерного алкогольного переполнения. Печень и сердце заработали с новой силой. Пока он находился на излечении и не понятно было, какого результата ждать, Натуся ходила присмиревшая и задумчивая.
Дело закрыли. У милиции без семейных разборок нерешённых задач по горло. Трупа нет - стало быть, и дела - нет. Провинившаяся Натуся отправила дочь Машу проведать приёмного отца, передала яблоки и домашнюю снедь. Отправила и во второй раз. Через неделю Серёга спросил:
«А бандитка - то как живёт? Чего же не приходит? Забрали её, что ли?»
Нет, отвечала дочка, мама дома, с неё только взяли показания и отпустили. Она боится зайти. Стыдно ей. Оказалось, Натусю могла мучить совесть! Серёгу это растрогало почти до слёз. Он попросил:
«Что уж тут, Машуня, сделаешь? Пусть уж придёт, я хоть посмотрю на неё».
«Ну, ты дядя Серёжа, даёшь! Дело Ваше, конечно, но все говорят, что она тебя прикончит когда нибудь по пьянке! Сильно ты рискуешь!» - отвечала ему Маша, ничему уже не удивляющаяся в свои двадцать три года.
Родной её отец к Новому году освободился из мест лишения свободы, где отбыл немалый срок за соучастие в убийстве – «отбУхал десятку». Вернулся с деньгами, заработанными за время отсидки, да не с пустыми руками. Подарки привёз: жене – изменщице дамский гарнитур – кружевное бельё чёрного цвета, дочке - набор для грима – целый чемодан косметики, про внучку тоже не забыл – ей зелёную хохочущую черепаху. Нажмёшь на живот – она ухохатывается, мужским таким, басовитым смехом. Весело всем, кроме ребёнка. Внучка с недоверием поглядывала на подарок и нового деда. К Серёге Анжела успела привыкнуть, он ей и сказку умел рассказать и гулять изредка водил. Маша не боялась оставлять с ним дочку, когда тот был в «форме». Серёга был трижды официально женат и имел в совокупности пятерых наследников. Все жёны родили пацанов. Так что с ребятишками он обращаться умел и в молодости любил с ними возиться. Но отчего то не складывалась у него всякий раз семейная жизнь, покидали его все женщины: кто не выдерживал лени, медлительности его, какого то равнодушия. Кому Серёгина пьянка мешала, а последняя, молодая, нашла другого - тоже молодого. Последней жене Серёгина мать выплачивала с пенсии алименты на его сына, пока сама была жива. В материну квартирку и переехал Серёга, оставив свою одному из женившихся сыновей. Так Натуся стала его соседкой по бараку. Она скоро разглядела, что Серёгу хорошо использовать для заготовки дров, подноски воды, может он и бельишко постирать, летом грибочков из лесу принести. А уж гонец за вином из него какой! Живой ногой сбегает и скромно ждёт, когда нальют. Добавки не просит, а обнесёшь, так тоже не обидится. Вот и приголубила соседа, а он рад радёшенек! Стала жить в его квартирке, а Машина семья осталась в Натусиной. Всем удобно. Но незадача. Бывший её, Олег, с подарками явился, вроде б Натуся уж и по нему соскучилась, не чужой ведь. Да вот Серёга не к месту сейчас выходит из больницы. Как тут решить, голову сломаешь! Пока суть да дело, Натуся бывшего мужа вроде как в любовники наметила, жалко всё ж отдавать своё. В гости стали ходить друг к другу. Олег, бывший, в таком же стареньком двухэтажном доме проживал с матерью. На работу устроился по специальности, осмотрщиком колёсных пар на местном участке РЖД. С Серёгой не ссорился, зачем. Всё по понятиям. Он же десять лет дома не жил, чалился. Какие претензии? Заходил повидаться к Натусе прям при Серёге. Вроде даже как добрые приятели они между собой стали. Выпивали однажды вместе. Как обычно, не хватило. Добавка потребовалась.
«До магазина пять минут лёту. Серёга, ты подушки давишь целыми днями. А я с работы, а то б и мне не в падлу сходить! Держи вот, возьми пару пузырей, что б после не бегать. Ну и на зуб чего, сообрази сам», - Олег протянул две сотни.

Серёга куртку на плечи, резиновые сапоги и, - вперёд. Дороги уже распустило, весной пахнет. Небо бирюзовое. Радость на душе. Жить весной по - новому хочется. Ручьи на дорогах, машины с ног до головы окатывают мокрым снегом пополам с талой водой. С крыш и тополей возле парка сосульки свисают. Отломил кусочек с тополя, на языке вкус просыпающегося дерева. А главное – запах ни с чем не сравнимый, острый, свежий. Взял в ларьке две по семьдесят девять рублей, хлеб, селёдку на развес, как раз хватило.

«Картошку Натуся сейчас поставит варить», - думал Серёга, насвистывая вспомнившийся мотивчик своей молодости «Косил Ясь конюшину» из белорусских «Песняров». Он на их концерт как то случайно попал в Ленинграде. Учился тогда на курсах компрессорщиков, сосед по общаге позвал с собой. Очень они ему тогда нравились, пластинку даже большую потом купил.
«Я быстро, не задержал. Живой ногой. Очереди не было, одна девчонка передо мной джин тоник брала со жвачкой. Вот, всё принёс»,- говорил он, разуваясь, из прихожей в открытую дверь.
За дверью неясное движение. Серёга с яркого уличного света вошёл и - прямо к столу, поставить бутылки и нарезать хлеб. – Картошку то варите? Чего молчите то?»

Оглянулся. Отодвинув старое кресло от стола, качались вдвоём Натуся с Олегом. Радость сегодняшнего дня потемнев, угасла. В районе желудка запалило, как от жгучего перца. Сердце стукнуло и замерло, на полмига остановившись. Ноги онемели. «Уйти нужно», - отстранённо мелькнуло в сознании.
Это было слишком даже для Серёги. Он стоял, уставившись на Натусину спину, продолжавшую ритмично двигаться. Посмотрел Олегу в глаза. Тот взгляд выдержал, не отвёл, и только на мгновение развёл руки, оторвав их от Натусиной талии:
«Мол, я тут, кореш, ни при чём! Ей, козе, захотелось, сама прыгнула!»

Серёга молча взял бутылку, куртку, сапоги в охапку и вышел. Он не пошёл за верёвкой, надеясь, что бесы помогут ему свести счёты с жизнью. Он просто поднялся на второй этаж, где жила подобная ему жертва зелёного змия. Постучал. Двери не запираются в таких домах. Вошёл. Посреди тёмной с закопчёнными обоями комнаты с одним окном, задёрнутым подобием шторки, стиранной в последней советской пятилетке, стоял стол. За ним - худощавое, похожее на саму смерть, седое, невозмутимое и спокойное существо, положив на стол руки, задумалось, вперив взгляд в одну точку. Одетое в старый полосатый банный халат. На плечах старая косынка - пуховка. Это Нина, бывшая одноклассница Серёги. Ей немного за пятьдесят. Была в прежней жизни красавицей: темноволосая, большие, серо - голубые глаза, высокая и стройная. В математике – просто не было ей равных, контрольные за двадцать минут решала. Мать у неё в десятом классе в тюрьму на семь лет посадили за растрату. Работала она кладовщиком в том же ОРСе, где и Натуся. Нина замуж рано выскочила, да неудачно. А потом и вовсе, после того, как повзрослевшая дочь под поезд попала, с круга сошла. Алкоголь и невзгоды, подобно мельничным жерновам, протащили её, сломали стержень, а может его и вовсе не было… Смололи и выкинули на самую обочину жизни.

На столе у неё лежали журналы с полурешёнными кроссвордами. Вдоль стены стоял диван, на нём устроились полдюжины кошек разных мастей. Две, одинаково пёстрые, как близнецы, устроились у хозяйки на коленях.
«Серёжка, ты или не ты? Что то у меня в последнее время глаза на свет божий не смотрят!»
«Счас откроются! Вот, гляди! Ну? Что скажешь?»
«Ух ты! Где ты её взял?»
«Где взял, где взял! Купил!»
«Что, Натуся снова чудит? Просто так не пришёл бы! Колись, рассказывай!»
«Да Олег там у неё в гостях, я мешать не стал, взял пузырь – да к тебе!» - Не захотел Серёга обсуждать с одноклассницей увиденное.
Нина вышла на кухню, недолго повозилась, принесла тарелку со свежими красными помидорами, кое как порезанными и уже слегка подпорченными, политыми постным маслом.
«А хлеб то у тебя имеется в доме?»
«Погляжу сейчас, вроде оставался, я редко покупаю, как то обхожусь без него».
Принесла полбуханки, уже окаменевшего.
«Вот какой, я ж говорю, что не ем, а пью», - пошутила бывшая одноклассница.
«Да его только молотком разбить можно!»
«Ладно, наливай, сейчас размочим».
Сергей разлил водку в пластиковые стаканчики и без предисловий в один глоток выпил. Взяв с тарелки ломтик помидора, спросил:
«К чуркам на склад устроилась никак? Давно?»
«Да уж недели две хожу, помидоры вот перебираем, картошку, груши».
Нина равнодушно взяла стаканчик и в три глотка вылила в себя алкоголь, даже не поморщившись. Через пару минут её глаза затеплились, на серых щеках появился лёгкий румянец. Стали проступать черты прежней красавицы. Глаза, поголубев, ожили и заулыбались.
«Почти все зубы ещё целы», - удивился про себя Сергей, - надо же! А у меня, - он провёл языком по остаткам зубов, - меньше десятка». Усмехнулся.
«Что ж жизнь то нас так, Нинок, изнасиловала, а? Сами мы никуда не годные родились или доля досталась незавидная?»
Сергей задумался. Подперев щеку, заглянул в кроссворд, до конца не доразгаданный Ниной. Ближайшее по вертикали слово было «тюлень», его пересекало по горизонтали слово «Направление». Ну точно, не в ту сторону с молоду попёрлись, вот и сидим теперь с чёрствой коркой. Хорошо хоть крыша над головой есть, всё ж не скитаемся. Ну, а лень – тюлень - тоже рядом с нами, куда ж мы без неё, а она без нас. Вон Нинок как всё замусорила. Что, разве мало у неё времени порядок навести?»
Нина, вернувшись к жизни, всё оживлённей рассказывала:
«Платят мало. Пятнадцать рублей в день. Это что же на них купить можно? Ну и вот овощей, - указывая на тарелку с помидорами, - порченых пакет разрешают взять. У них, у азеров, только такие, как я, работают. Тонька с соседнего дома день перебирала. Норбек ей вечером суёт пятнадцать рублей, она отказалась. Не взяла. Плюнула ему под ноги и ушла. Заплакала потом, говорят».
«Ну, Антонине чего ж горевать, у неё Валентин шофёром на заводе работает. Получает не ахти, но всё таки два раза в месяц».
«Так она хотела подработать. У неё холодильник взят в кредит летом, даже на продукты Валькиной зарплаты не хватает».
«Эх, Нина – картина, что ж ты совсем себя запустила. Грязь у тебя кругом, кошатник зачем – то устроила, а?» - оглядывая комнату и, переводя разговор в другую плоскость, спрашивал Серёга. «Бить тебя некому», - шутил он.
«Я вот, может, к тебе бы надумал перебраться, да уж больно у тебя всё запущено. Впору самому за тряпку браться», - наливая по второй, развивал свою мысль Серёга.
«Да, рассказывай сказку про белого бычка! Знаю я, разве ж ты Натусю бросишь! Она тебя сколько раз била чем ни пОпадя. Рука даже была сломана и котелок пробит. Осенью вовсе чуть не сожгла. А ты ж всё ей прощаешь... Даже не поучил ни разу. Любишь, видать сильно, как ещё скажешь!» - сделала вывод Нина.
«Да ведь и кошка мышку любит! Привык я к ней! Хуже её у меня жёнки, вот ей богу, не было. А к этой шалаве привязался, и что хошь делай!»
Серёга налил по третьей.

Так они сидели и привычно роняли слова. Они так давно знали друг друга, что им себя было скучно слушать. Жизнь не казалась бесценным божественным подарком – просторным лугом, залитым солнечным светом и поросшим сочным разнотравьем с целыми лужайками цветных узоров – там васильки, незабудки, а тут - горицвет и ромашки. В их представлении она больше походила на топкое болото, где каждый сидел на своей крохотной сухой кочке и, поглядывая по сторонам, решал: куда б перепрыгнуть, что б совсем не засосало. Где тут потвёрже…

Бывают на свете такие несчастливые для жизни места, где человеку лучше б и вовсе не жить. Дом, в котором выросли и состарились двое этих одноклассников, раньше принадлежал ведомству железной дороги. Когда развалился Союз и начался делёж собственности, называемый приватизацией, бывшая структура МПС, переименованная в РЖД, стала избавляться от лишних активов, таких как старые двухэтажные бараки, построенные за годы индустриализации и в первые послевоенные годы. Городским властям они тоже встали костью в горле. Денег ни на что и так не хватало. Какие уж тут ремонты. Фундаменты разваливаются, печи дымят, крыши текут. Хорошо ещё, что люди в таких домах живут без особых претензий. Жаловаться не ходят, но и квартплату не платят. Все, кто более или менее преуспел в этой жизни, вкалывая на двух и трёх работах, давно уже покинули подобные жилища. В доме, где выросли Нина с Сергеем, остались доживать свой долгий век только две одинокие бабушки, бывшие железнодорожницы. Только они исправно оплачивают муниципальные услуги. Да каждое утро молятся богу, что за ночь не угорели и не сгорели от короткого замыкания. Дров у многих жильцов нет, обогреваются старыми электроприборами с открытой спиралью, незаконно подключив их к электропроводке с помощью жучка. Люди, выпавшие из жизни по разным причинам и обстоятельствам. Всех их объединяет одно – они давно махнули на себя рукой. Пока есть крыша над головой, они ещё делают редкие попытки зажить по человечески: что то покупают в дом, чаще это палас на пол или холодильник, который чаще всего останется пустым. Делают иногда ремонты. Обои в цветочек наклеивают, красят входные двери и оконные рамы. А потом, потеряв очередную работу, по собственной лени и безответственности, начинают пить горькую. Случается, целым подъездом гудят всю неделю, пропивая чей то телевизор, дорогой телефон или меховую шапку жены. Потом кто - нибудь из них первым опомнится. Поедет в больницу и, с помощью родни, если таковая имеется, закодируется. Решив начать жизнь с чистого листа, начнёт гнать взашей бывших своих собутыльников - алконавтов. Длятся, как водится, такие порывы недолго, месяц другой, три - от силы. Ну, как в народе говорят, было бы болото, а черти найдутся. Забредёт к кому - нибудь на огонёк вечером челопыра с карманом денег, и начнётся у них вместе с его приходом, как в рекламе, «совсем другая жизнь». Привычная. В ней все вокруг родные, как любящие братья. Все свои, а на работу можно на время «забить». Пока не кончатся деньги. А потом - новый круг. Кто то сходит и с этой предпоследней орбиты, уйдя за последнюю черту. Ту, за которой темень и мрак, жуть и вонь, и полный омерзения облик существа, гордо именуемого прежде «Человек!» И обратной дороги нет, как в последнем вагоне конечной станции метро: «Выход. Входа нет».