ПРОЗА

Январское утро сумрачно - хмурое. За окном безрадостная привычная картина: кругом сугробы, машинам не разъехаться, нервы напряжены, на душе тоскливо и муторно, несмотря на долгие, уютные дни и вечера, проведённые на диване под пледом. Косой снег всё сыплет, метёт, дворники с утра чистят дворы… К вечеру тоже придётся выкапывать машину из сугроба… Лопату купил перед праздником за полторы штуки! Шведскую, русских нет, китайские все расхватали. С ума можно сойти от этих цен! Чего то хочется, а чего – сам чёрт не разберёт. Хотя чёрт то как раз и знает, чего тебе надобно, человече, после двух недель хмельного лежанья на боку. Нет, конечно, на улицу ненадолго пришлось выходить: тёщу навестить, в баньку деревенскую съездить, на каток с детьми три вечера подряд жена отправляла. Пока к тёще их не отвёз. А то так бы и не успокоилась.

Эх, хорошо ребятишкам: каникулы им в радость, ёлки новогодние, огни кругом, на катке музыка, на санках - ватрушках с горки съезжают. Хохочут, возятся, шумят, скользят, падают, снова вверх лезут, домой не заманить. Где ты, детство золотое, ау? Попробовал вспомнить, как сам пацаном скатывался на куске фанеры с ледяной горки, залитой с вечера отцом, как радостно было, щекотно в животе от смеха. Потом уже появились круглые металлические тарелки, похожие на телевизионные антенны. Ступеньки снежные в горке с обратной стороны вырублены, забирались наверх и катались до позднего вечера, уже штаны колом стояли и варежки все в ледяных шариках, на батарее до утра не успевали высохнуть, сопли до нижней губы. Все уже уходили домой, только мы с Ромкой продолжали кататься: и вниз головой лёжа и, друг на дружке и, на ногах стоя, всё домой не хотелось, пока бабка с ремнём не приходила и не загоняла силой… И никто за нас тогда не боялся и не сторожил, как на сменном карауле, как мы охраняем своих детей в нашей демократической стране, полной нетрезвых личностей с девиантным поведением, да и просто подонков.

Завтра первый рабочий день. Каникулы для взрослых тоже закончились, завтра снова служба и это неотвратимо, как смерть. Как сказал Вольфович, «правительство о вас позаботилось - отдыхайте, ни о чём не думайте…» Отдохнули. Хорошо, если все вернутся с такого отдыха… Ну, что ж, не впервой, выплывем как нибудь.

И тут позвонил Ромка. Дружок самый лучший школьный, с первого класса знакомы, тоже, видать вспомнил, торкнуло и его. Вот, оказывается, не зря говорят про телепатию, существует передача мыслей на расстоянии, железно. Во взрослой жизни редко встречаемся, далековато живём, хоть и в одной стране и в одном городе. Но Ромка как был шалопаем, так и остался - нисколько не повзрослел, всё ему по барабану. Живёт легко и в ус не дует, два раза пытались его женщины захомутать, но конь норовист оказался и путы перегрызши, ускакивал в чисто поле. На волю. Живёт в коммуналке один и никому ничего не должен, ни пенсионному фонду, ни налоговой инспекции. Коммуналка и та второй жене принадлежит, досталась Ромке в результате квартирного обмена во временное пользование.

По полгода живёт мой школьный товарищ в заброшенной деревеньке у маленькой речки, которую можно вброд перешагнуть. Много лет назад познакомился он где то с последним местным жителем этого медвежьего угла, где уже только испытатели и познаватели выживают. Ромка, недолго думая, собрался и поехал поглядеть на островок, где нет ни электричества, ни дорог, ни магазинов, ни связи с внешним миром. Разве, что через спутник. Но друг мой свободолюбивый привык преодолевать трудности и они для него всё равно, что для нас автомобильные пробки. Только мы бесполезно тратим в них нервы, а Ромка спокойно свои проблемы устраняет, решает неспешно, календарных сроков у него нет и докладывать о проделанной работе некому. Понимая, что если не он, тогда кто же? Никто не накормит, если сам не добудешь провиант: летом он довольствуется кашей, рыбой, лесными дарами. Масло, соль, спички, специи, парафиновые свечи, крупы он на себе прёт несколько десятков километров в лесную глушь, где со всех сторон окружённая лесом, стояла когда то большая деревня. Теперь здесь торчат лишь остовы домов, давно покинутых всеми обитателями, даже диких котов не водится. Летом здесь Ромка сам себе и царь и слуга, бывает, находит подобных себе безденежных экстремалов, которые больше двух недель дикой жизни не выдерживают – начинают скучать по телевизору, телефон здесь тоже не ловит сигнал, а главное, нет магазина. Когда запас горячительного прикончен, то и рыбалка уже не так мила. Всё же дикарём не каждый может стать, Ромка это понимает и гостей своих не удерживает – вольному воля, провожает до первого обжитого полустанка. Зимой устраивается на временную работу, куда придётся, где не слишком обременительно и работа сменная. В холодное время года Ромка скучает по своей заброшенной в лесу избе, которую он вполне обустроил своим порядком, где есть печка, вдоль неё длинная лавка, застеленная половиками, их много оказалось в брошенной деревне. Лежи, мечтай, слушай дождь, шуршащий по крыше. Кроме шороха дождя, бывает никакого звука, кроме постукивания веточек об оконные стёкла. Время течёт медленно. Ромка и на часы не смотрит, а дни только наугад определяет. Когда холода окончательно устанавливаются, накатывает зима, но ещё по чернолесью, пока видны знакомые тропки, Ромка покидает своё царство…

Что же с ним стряслось? Он просит приехать. Говорит, что один и ему очень худо. Да, я тоже знаю, как это бывает, когда худо, худо и, кажется, хуже – некуда. Бывало и со мной такое, давно правда, но я эти ощущения очень замечательно помню и не позволяю памяти стереть их, забыть, дабы ненароком не погрузиться в ту пучину мрака, где наяву снятся отрезанные овечьи головы в пустыне и бредёшь по ней, спотыкаясь, обливаясь липким потом, сходя с ума от удушья и жажды, где слышатся со всех сторон голоса и не разобрать слов. Обрывки песен, чей то дикий смех или стоны, или то и другое вместе. А потом медленное возвращение к действительности, которая становится ещё ужаснее с того времени, когда ты имел неосторожность погрузится в запой. То, что у Ромки случился очередной случай, я нисколько не сомневался, зная своего друга, его необузданную натуру и широту души. Я одеваюсь, беру лопату и иду откапывать машину. Друга необходимо спасать. Это очевидно.

Жена моя знает и меня и Ромку, как облупленных. Поэтому не ворчит и с пониманием отпускает, зная, что выручить друга – святое дело. Ромкина зимняя берлога в другом конце города, в пятиэтажном доме на пятом этаже. Домик видавший виды, потрёпанный, с первым этажом сплошь прорисованным местными шалопаями, подъезд без домофона, потому как жильцы здесь все случайные и некому следить хотя бы за мало мальским порядком. Поднимаюсь на пятый, по пути отмечая, что вокруг относительно тихо и лишь на третьем этаже громко вещает телевизор, даря зрителям очередной бессмысленный сериал о жизни обречённой стать звездой. На очень долгий, минут в пять звонок в дверь, потом стук каблуком, кулаком и плечом, наконец, выглядывает женщина в цветном платье и платке, со среднеазиатской внешностью, испуганно – вопросительно смотрит на меня.

«Я к вашему соседу! Мне нужно пройти!» - она кивает и пропускает меня, закрыв входную дверь на все засовы.

Ромкин вид печален. Он лежит на разложенном диване лицом вверх и слабо реагирует на мой приход, лишь чуть дёрнув головой и не делая даже попытки сесть или встать. Скрученная простыня валяется рядом, ею вытирали пол. Рядом стол с остатками пиршества, случившегося не менее недели назад, судя по виду пищевых и питьевых остатков. Питьевых нет совсем, последние капли живой влаги из многочисленных бутылок испарились, словно Ромка долго выжимал пустую тару на центрифуге.
«Да, старик, ты, кажется, превзошёл сам себя! И давно это с тобой? Неделя, десять дней, больше?»- я задаю вопросы, что бы как то расшевелить его. Он должен хотя бы для начала сесть, пошевелить мозгами, если ещё способен реагировать.

«Ты принёс подлечиться? Налей, пожалуйста, сначала. Будь другом, сердце колотится, кирдык приходит».

Конечно, я пришёл не с пустыми руками, захватил с собой и пива две полторашки и водку, на всякий случай. Хотя вряд ли уже мой друг сможет её пить, тут после недели лежания на диване и созерцания потолка, без всякой закуски, даже стакана воды рядом не стояло, корки хлеба засохшей не валялось, которую можно разве что понюхать.

Я не торопился налить пиво в стакан, сначала стал складывать в большой пакет, предусмотрительно захваченный с собой, весь мусор, который мог собрать руками: консервные банки, пивные жестянки и бутылки, пузырьки из под боярышника, водочную стеклотару и даже бутылку из под шампанского, мандариновые корки и колбасные шкурки.

Я понял, что Ромка встречал Новый год в компании. В лесу легко оставаться трезвенником, а город давит, морочит, соблазняет, будоражит, наводит тоску и вгоняет в печаль. Я пошёл в кухню, где сохранялся относительный порядок – во всяком случае, видимого безобразия не было: тараканов и немытой посуды. Обшарпано, бедно, но висят простенькие шторки и стоит урчащий холодильник, стол у окна девственно чист.

Вымыв пару кружек, я наполнил их до краёв пивом:
«С Новым годом, друг корабельный! Будь здоров!»

Ромка, икая, взахлёб вытянул свою кружку без отрыва. А я свою отставил подальше. Я сегодня за рулём, да и праздники уже позади, впереди суровая правда жизни.
Ромка, вздыхая и отдуваясь, стал потихоньку оживать, потянулся за сушёным кальмаром. Ему бы сейчас бульончик развести, хотя бы какую нибудь «галину бланку, буль буль, буль буль». Я захватил с собой несколько сухих супов в стаканах, жена заботливо банку огурчиков выделила, положила в сумку термос с горячим сладким чаем, хотя чай в таких случаях – не лекарство.

«Ну что, бедолага, не учит тебя опыт ничему. В какой раз наступаешь на те же грабли. Не пацан уже, пора перестраиваться. Как нас товарищ Сталин учил, помнишь? Как он говорил: пацаны, жизнь короткая, не заметите, как подкатит к финишу. Не привыкайте смолоду к водке, как говорится, где смолоду прореха, там в старости дыра».

«Да,- кивнул головой Ромка, конечно помню. - А ещё он говорил, что «вино и …. доведут до беды». Ты ещё мне расскажи, что водка не имеет цвета, но красит нос и чернит репутацию».

«О, да ты начал оживать! Слава Богу!» - подумал я, уже не надеясь на скорое возвращение к жизни моего заблудившегося друга. Мы начали вспоминать молодые годы, когда провалив экзамены в институт – оба не написали сочинение, пошли работать грузчиками в соврайторг, где нас определили под начало колоритнейшего дядечки, который годился нам в отцы. Причём в том случае, если бы у него вдруг образовались поздние дети.

За что старшему грузчику - экспедитору райсовторга дали прозвище Сталин вряд ли кто вспомнит. На товарища Кобу он не тянул ни обликом, ни даже усами. Разве что смугл был и роста среднего, в полувоенной форме любил ходить и в полусапожках кожаных офицерских. Всегда они у него начищены, даже в плохую погоду. Носил небольшие усы, по форме напоминающие усы фюрера, свои усы он почему то называл «гали». Любил молодым в перекур рассказать историю из своей многостраничной биографии. Рассказчиком он слыл талантливым и без заметной компании слушателей его частые перекуры не обходились.
Я вспомнил, как он рассказывал, что в войну потерял родных и воспитывался с восьми лет в детском доме. Первый срок получил совсем по малолетке, а через года полтора и второй. Не заладилась жизнь у пацана.
Про то, как Сталин потерял жену, я слышал раза три с разными вариациями, и всякий раз заранее улыбался. Он так занимательно расписывал тот случай, припоминая мелкие подробности, что я его помню почти дословно.

«Вернулся я в родной Ленинград после второго срока, где меня уже ждала невеста – заочница. Женщина с хорошей комнатой в коммуналке, порядочная, постарше меня на два годочка. Вдова. Работала опять же в домоуправлении, могла, само собой, прописать и на хорошую работу устроить, многое она могла для меня сделать…
Я, конечно, женился, с выпивкой завязать решил – как отрезало. Начать жизнь с чистого листа – всё одно, что заново родиться. Что б никаких корешей из прежней кодлы и в помине не было. Живу на такой манер, как новенький, полгода, сам себе радуюсь и даже иногда удивляюсь. Работу слесаря скоро нашёл в таксопарке. Сам нашёл, и мы, мол, не лыком шиты. «Неужели это я, Вова Сталин!» А тут жене дали путёвку на работе от профсоюза в Геленджик, в санаторий. Меня она всё же опасалась одного оставлять, велела приехать и устроиться дикарём, где - нибудь поблизости. Она женщина у меня строгая была, ну и видная, само собой. Я её уважал. Не скажу, что любил сильно, но, всё же слушался. Молодой же ещё был!. Вот как ты, к примеру», - обращался он к лопоухому здоровяку Мише, ещё одному нашему напарнику, который сторонился женского пола, как чёрт ладана.

«Я после её отъезда за пару дней с работой в своём таксопарке дела уладил и собрался с небольшим портфелем – три рубашки, брюки светлые. Пара белья. Плавки, бритва, одеколон – как положено курортнику. Пришёл на Московский за час до отправления поезда, на скамейке устроился. Сижу, в руках газета «Труд» трубочкой свёрнута. По сторонам, значит, гляжу. Мысли держу в нужном направлении, себя полностью контролирую. А тут по перрону мимо меня чешет мужик с двумя бутылками «Жигулёвского» в руках. Одну он на ходу пьёт, аж за воротник струйка стекает. Так он, изверг, смачно пил это пиво! Аж у меня мурашики в животе побежали! Оно холодное, я прямо чувствовал, как оно щиплет язык и холодит грудь, проталкиваясь с каждым глотком в желудок, по пути морозя глотку. И как постепенно внутри холод сменяется приятным теплом, блаженством,… нирваной у индейцев называется. У меня кореш сам йог, он в эту нирвану без пива умел нырять. Чего улыбаешься? Сейчас ты такого пива не попробуешь. И заграничное – всё не то! Да. Ну, а июльское пекло после употребления уже не так чувствуется, его перестаёшь замечать, оно становится мягче и слабее, благодаря равновесию, наступившему в охлаждённом организме. Вторая бутылка у этого дорогого гражданина в запасе. А на перроне жарко, заметь. Душно, ни ветерка – июль, кругом все потом обливаются, тянут свои неподъёмные рюкзаки с товарами. Снуют взад и вперёд советские граждане, потому как в те далёкие золотые годы простой народ и мог себе купить барахлишко иль еду какую приличную только в Москве да Ленинграде, да иногда на Севере какой – никакой импорт выбрасывали в свободную продажу. Я там тоже лет шесть кстати, отработал. Ну, вот. А пиво, хоть и в Ленинграде, тоже не везде можно было достать. И вот в эту самую минуту, вот тут то, за пятнадцать минут до отправления, мне просто до невозможного захотелось этого холодного мужского счастья в тёмно – зелёной стеклянной таре! А пил я его в последний раз за месяц до своего последнего срока – то есть пять лет назад. Но вкус его тотчас, будто под гипнозом, ощутил всеми клетками, или как их там, рецепторами? Ишь ты! - языка. Вот потому я, за пятнадцать минут до отхода поезда, соскочил со скамейки, где прозагорал и почти испёкся более получаса, метнулся в ресторан, что бы взять пару тройку бутылочек с собой. Хотя в это время должен бы уже сидеть в вагоне и пить жидкий чай из гранёного стакана в алюминиевом подстаканнике. Но, видно же, чёрт послал этого мужика меня соблазнить, что бы снова ударить рылом в грязь, довести до последующего грехопадения.

Само собой, ни в какой Геленджик я не уехал, а спустя полчаса сидел в ресторане, с водкой, с закуской в виде котлеты по - киевски со сложным гарниром, с новыми – старыми друзьями, которые образовались вокруг – когда – я и не заметил. Точно незримая воля вяжет морским узлом таких бедолаг, каким судьба пасть в неравной схватке с зелёным чёртом», - Сталин иногда любил пофилософствовать.

«Проснулся я на следующий день в чужой хате, портфель курортника похерили, без денег, без ключей, под глазом бланш, рубаха светлая изгваздана, волочили меня в ней по асфальту, видно. Хорошо, к мусорам снова не угодил, а то в обезьяннике пришлось бы загорать неопределённый срок, а то и пришили б дело какое… Тогда тоже ведь мастера были. Не только сейчас. Ключи от комнаты я, конечно, восстановил, не проблема. Галина, жена ненаглядная, отпуск свой прервала, через неделю прикатила. А я уже за неделю раскрутился на полную катушку: устроил в комнате настоящий вигвам с корешами и окрестными шлюхами. Пожалела тогда, как пить дать, жёнушка моя, что с уголовником связалась, отбил я у неё охоту к поискам судьбы через переписку с сидельцами. Выписала она меня в скором времени со своей территории. Я особенно и не возражал, ловить мне в Питере больше было нечего, вот я с одним корешем к вашим райторговским складам и причалил. Не сразу, правда, поколесил ещё по стране, поискал счастья в разных концах. А здесь чем хорошо – до Питера – рукой подать, иногда же тянет по родной улочке пройтись. Я в самом центре, в Кузнечном переулке до детдома жил. Ну, а в торговле всегда женщин одиноких навалом, приголубишь какую – всё тебе отдать готова. Особенно если в годах уже, это мой контингент».

Сталин иногда любил вставить в свою образную речь мудрёное словцо, ловко это у него выходило.

«Так то вот, друг ты мой, корабельный!» - часто говорил он нам и всегда заканчивал словами:
«Не пейте, ребятушки, ну её к шутам! Нет на свете молодца сильней винца, это я на своём горьком опыте вам толкую. Уж поверь ты мне, Рома, я то всё про неё знаю!»

Ромку я, конечно, не оставлю пропадать, завтра после работы постараюсь найти частного доктора, пусть почистит его капельницами, соседку попрошу присмотреть в случае чего. Дня за три на ноги поставлю, а потом уж сам он пусть карабкается. Зима ещё долгая впереди, целых три холодных месяца. Только как ближе к весне и денёк на воробьиный скок прибавится, всё на душе полегче, порадостней, посветлей, надежда появляется ещё пожить, порадоваться солнышку. Птицам лесным, дорожкам знакомым, речке, которую можно перешагнуть, лесной поляне с земляникой. Смолистому бору, кабаньим тропам и своему лесному углу, где сам ты себе царь – государь и слуга на все руки, всё в одном лице.

«Нынче летом возьму своих парнишек, они уже у меня большие, и махну недели на три в Ромкину глухомань. Пусть поживут без телевизора, компьютерных стрелялок, без рафинированных продуктов, увидят как встаёт солнце и как садится. Как ловят рыбу и готовят душистую уху на костре, как обходятся совсем малым и при этом улыбаются и шутят. Ромка в детстве был такой озорник и выдумщик, он многому их может научить и, я в этом не сомневаюсь, научит. Только бы нам ночь простоять и день продержаться, а завтра будет легче».