ПРОЗА

Что то в чудиках сразу привлекает внимание, какое то внешнее несоответствие. Вот впереди идёт странная девочка лет десяти, в серой бабушкиной шапочке, в бабушкином длинном драповом коричневом пальто и потёртых сапогах дутиках. В руках у девочки странного вида женская сумка, какую найдёшь разве что на чердаке заброшенного дома. Она не спешит, точно идёт без определённой цели. Интересная девочка! Откуда она такая взялась?

«О, да это Сима Ощепкова!» - обогнав странную девочку и оглянувшись, я сразу узнаю её. Она мало изменилась за двадцать лет, разве что ещё меньше стала.

«Здравствуй, Сима! Не узнала? Не помнишь меня? Тёти Мани, через два дома от тебя, дочка, Нина. Ну, как живёшь? Гуляешь всё, гляжу, не торопишься никуда».

Простое правило: или проходи мимо и делай вид, что не узнаёшь, или, если заговорила, остановись, побеседуй не спеша, хотя бы минут десять. В городе это непозволительная роскошь, а в глубинке дело привычное.

«А и не выросла я, потому что всегда голодная ходила», - так она рассказывает каждому, когда заходит речь о житейских трудностях.

«Разве ж на мороженой картошке вырастешь, когда хлеб не каждый день ели?»

Братья младшие выросли всё же, вымахали, не коротыши, как она. После армейской службы разъехались в разные концы страны, один укатил Север осваивать, другой улетел ещё дальше – на Дальний Восток, на одну из гигантских строек социалистической индустрии.

Серафима же всю жизнь прожила возле мамы, как поросль возле яблони. Всегда рядом: ни одного шага в жизни не сделала, прежде не посоветовавшись с мамушкой - так она её называет. Когда дочке подкатывало к тридцати, мудрая мама забеспокоилась – пора заневеститься уж прошла, а дочка и не думает не то что о женихах, а даже и о платье новом не спросит, пока мама на свой вкус не купит цветного ситца а то и штапеля, да не сошьёт немудрящий летний сарафан. Ножка у Симы маленькая, как у Золушки и туфельки покупались в детском отделе, на шнурочках и на ремешках, потому что и тридцать четвёртый размер был ей великоват.

Чуть не к сорока годам нашёлся всё же жених и для Симы. Кто он был и где приметил засидевшуюся девушку, теперь уж никто не расскажет, а только в мужьях он побыл ровно неделю, а потом бежал стремглав, подобно зайцу, только его и видели. Тайну странного поведения молодожёна чуть погодя раскрыла соседкам мама несостоявшейся новобрачной. Напрасно супруг не спал шесть ночей подряд, пытаясь штурмовать Серафимин форпост – крепость не сдалась. В самые отчаянные моменты молодая громко звала на подмогу маму:

«Ой, ё - ёй! Беги скорей, мамушка, меня вражина обижает!»

Осада через неделю была снята и мужик, так и не вкусив плодов дикой яблоньки, без проволочек и объяснений ретировался, исчез.

«Аки не бымши! Утёк, господи, прости!» - так Симина мама заканчивала свой рассказ, по крестьянской привычке вспомнив Бога всуе, да и времена стояли на дворе самые безбожные… Она всё качала головой:

«Как ты без меня останешься!»

Даже миновав пору зрелости, когда развиваются в человеке как лучшие черты, так тайные и явные страсти, ставя на обличье неизгладимую печать порока или благообразия, Серафима по - прежнему оставалась подростком в своём отношении к земным радостям и житейским превращениям, очень мало меняясь внешне, как прежде одеваясь в детские платьица с юбкой полу - солнце, с тылу и не разберёшь – пионерка идёт или уже пенсионерка.

В её судьбе в последующие годы произошли три важных события. Годам к сорока пяти она превратилась в подвижную быстроногую краснощёкую от вечного движения… Нет, не женщину. А всё ту же шестиклассницу, спешащую на сбор макулатуры. Она уже лет семь, как работала почтальоном на самом большом участке, разнося тяжеленные сумки с газетами, журналами и письмами. Граждане страны Советов выписывали массу периодики, что бы гордо называться самой читающей нацией в мире. Белая летняя панама и белые носки в синюю полоску придавали Серафиме Павловне, так её теперь называли на работе, ещё большее сходство с пионеркой. Осенью панаму сменяла зелёная шляпа с полями – чей - то смешной подарок, и неизменный коричневый плащ, длинный, по щиколотку, из под него выглядывали резиновые полусапожки. В этом наряде она походила на лягушку, если представить, что лягушка не прыгает, а катится колобком.

Как то однажды летом разговорилась Серефима по дороге домой с гражданином средних лет в светлой кепочке и сандалиях на босу ногу, который явно никуда не спешил. Он был одинок, бесприютен и на тот короткий миг безработен. Сима, к тому времени уже пропустившая через свои руки кипу советских газет, журналов и разгадавшая не один десяток кроссвордов, уже не так настороженно относилась к сильной половине человечества, понимая, что мама не вечная, а одной на белом свете жить, должно быть, не сладко. Так Фёдор нашёл кров, жену и тёщу в один день. Сима долго не раздумывала, а через час – другой, порасспросив Федю о житейских обстоятельствах, привела его знакомить с мамушкой. Мама, удостоверившись, что парень детдомовский, приезжий, деревенский, простой, Симкке под стать, тоже не велик в перьях, тракторист, помоложе, правда, да ведь дочка то, считай, девка ещё, хоть по паспорту пенсия в двух верстах.

Зажили они втроём, вполне довольные друг другом, мирно и чинно. Фёдор подлатал домик, поправил забор и прибил к высоким липам скворечники. Серафима продолжала радостно разносить почту, мама к этому времени состарилась и уже не покидала своего угла – маленькой комнатки без окошка – закутка. Фёдор работал трактористом и даже иногда подшабашивал по столярной части, получая казенную чекушку в день аванса и получки. В остальные дни Сима не позволяла нарушать режим. Следила за мужем рьяно, как только что произведённый в звание прапорщик шерстит вверенное его попечению хозяйство. Это Фёдора несколько угнетало, потому как чекушку разрешалось выпивать в присутствии супруги, а сама она к спиртному не прикасалась и, после этого на выбор: просмотр телепрограмм, либо сон. Но никаких добавок и продолжений банкета, нарушитель водворялся на место. Бывало, доходило до смешного. Фёдор, заранее договаривался с одиноким соседом, без лишних вопросов в любое время дня и ночи готовым дёрнуть за компанию. Покупал на утаённую заначку бутылку и велел держать стакан наготове. Улучив минуту, когда Серафима отвлекалась на разгадывание кроссворда, быстро перебегал дорогу, выпивал налитый соседом малиновский* стакан, закуривал «приму» и, уже спокойно, без напряга, беседуя о видах на урожай зерновых в стране, ждал прибытия бдительной половинки, не оставлявшей его вниманием более чем на пятнадцать минут. Впрочем, этот трюк Феде удавалось повторить не более трёх раз.

Так прошёл ещё десяток лет и, однажды весёлый месяц май принёс Серафиме Павловне одну горькую потерю за другой. Умерла мама, к чему Сима была почти готова, знала, что это должно вот вот произойти, годы подкатили, не убежишь и в шкаф не спрячешься. Но через неделю и Фёдор, заболевший ещё с осени, отправился вдогонку за тёщей. Горе ожидаемое, но всё равно будто враз свалившееся. Как хоронить, что делать, к кому идти за помощью? Раньше такие вопросы Сима одна не решала, а что теперь? Но Бог и «плачь в радость обратит» – недаром, говорят. Помогли дальние родственники и соседи. Серафима в эти дни выглядела растерянной и удивлённой. Бродила отрешённо по улице, будто в первый раз вышла, в своей белой панаме, платье в мелкий горох и рассказывала встречным знакомым и незнакомым о своём горе. О том, что осталась одна:

« И мамушка и Федюшка прибрались, двоих схоронила. А что я одна теперь заведу с огородом, не копано ещё ни грядки… Вот какое у меня горе то».

Кто то посоветовал нанять пьяниц, они, мол, за бутылку тебе весь огород перевернут, а ты их потом угостишь чем, да на закуску чего дашь, вот и дело справлено. Сима так и поступила. Долго не думая, благо народ кругом знакомый и в каком доме пьяницы собираются – знала. Пошла, сговорила двоих – сладкую парочку, собутыльников давних, самых закоренелых алкашей – Наташку с Сашкой. Они уже полжизни не работали, побирались случайными копейками. Привела, дала лопаты, копайте, ребята. Сама пошла нехитрый обед готовить: щи да яичницу с луком. Работать только начали, а уж Сашка за спичками пришёл. Полчаса прошло, пить попросил, развела варенья клюквенного банку литровую, пей, мол. Наташка огород без передышки копает, а Сашка в третий раз пришёл – сигареты кончились. Сел на терраске, слово за слово, не торопится за лопату браться. Всё ж кое как треть огорода в первый день взяли. Серафима осталась довольна, накормила, напоила работников и назавтра просила приходить. Назавтра пришёл Сашка один – Натаха спину надорвала и не может лопатой работать, побрела бутылки собирать. В этот день полоска вскопанной земли не сильно увеличилась – Сашка больше курил и хозяйку слушал. А она от радости, что снова не одна, заливалась певчей птичкой, в который раз жалуясь на одиночество. Сашка от глубины чувств сначала приобнял её, а потом и на колени к себе усадил, как маленькую, вроде пожалел… А тут и Натаха нагодила. На терраску взошла :

«Опа! Вы пришли, а мы не ждали! Картина маслом – «Прощание Олега с конём»!

Серафима голову Сашке на грудь положила и с колен не думает вставать, стерва! Мало того, с интонацией младшей школьницы, завладевшей вожделенной говорящей куклой, выразительно заявила:

«А Саша теперь мой! С тобой он жить устал. Скажи сам, Саша!»

И Сашка, за минуту до этих слов ни о чём подобном даже не помышлявший, послушно два раза кивнул головой, как китайский болванчик.

Так Сима в третий раз, и снова скоропостижно вышла замуж. Соседки плевали ей вслед и не было на улице старухи, кто бы не осудил её заочно, а некоторые даже совсем перестали её замечать и демонстративно не здоровались, переходили на другую сторону улицы. Не за то, что она на старости лет «захотела мужика», а за то «почему не соблюла положенный траур по покойничкам». Серафима мало внимания обращала на них, ходила, улыбалась, как девка в первый год замужества. Сашку она постепенно перековала на свой лад. Не смотри, что маленькая пичужка. А ведь перестал мужик пьянствовать, совсем выправился.

Прожил с ней сколько то лет и однажды пришёл и честно попросился в увольнение.
«Спасибо тебе, Серафима Павловна, за всё. Пригрела, на путь направила, уж я и забыл, как нормальные люди то живут.. . Такое вот дело. Ухожу от тебя. Нашёл работу в городе, переезжаю. Там у меня дочка. У неё первое время останусь».

Схитрил, должно быть, Сашка. Видели его, говорят, с другой, помоложе и поинтересней.
А Серафима ходит по улицам, донашивает последние ботинки. Смеются над ней соседки. Ехидничают:

«Гляди кА, опять пошла искать кого, непотерянного».

А бывает, и в глаза скажут:

«Вон, на улице Славной семья новая поселилась. У них дедка есть, ещё не старый, с усами! Ты б пошла да познакомилась!»

Сима не обижается:

«Это с Казахстана которые приехали? Знаю я ихнего деда. Он со мной всегда здоровается. Я ему нравлюсь».

И дальше себе идёт неспешно в своём коричневом плащике до пят. Встретит знакомую, спросит:
«Домой пробираешься? Пойдём провожу. Давай сумку. Помогу донести, я привычная!»

Сама она такая же привычная живая картинка для посёлка. Редкий день, когда Симы не видно на улицах. Нет нет, да кто и спросит:

«А что это Серафимы не видать? Здорова ли она?»

Скучно на свете без чудиков.
___________________________________
*малиновский стакан - гладкий, ёмкостью двести пятьдесят мл, бутылка водки вмещалась в два малиновских стакана.