Они снились ей теперь почти всякую ночь. Высокие, чуть покатые, вытесанные из камня и выщербленные временем и многими тысячами ног. Коротенькие, в три шага, скрип- скрип- скрип, протяни руку и даже во сне ощутишь отполированную деревянную ручку на знакомой, крашеной зелёной краской, двери. То никак неузнаваемые, тоже деревянные, но обитые по краям металлическими полосками, тянущиеся долго долго. Время от времени она тихонько шагала во сне по пустой песчаной дорожке, почему то всегда глядя себе в ноги и, подойдя к высокому крыльцу, останавливалась, переводя дух. Впереди её ждали семь ступеней, семь каменных преград. На которые она всё не решалась ступить. Во сне она знала, что поднявшись по этой тяжёлой каменной лестнице, она что то непременно получит, что то такое, от чего не вправе отказаться, что будто бы прежде её не касалось, а теперь она непременно должна это получить. Что то очень важное ждало её за высокой резной дверью, старой, тугой, даже с виду трудно открывающейся.
Почему то она всегда оказывалась перед дверью одна, не на кого было оглянуться и некому протянуть руку, даже перил никогда не было в её снах, не то что людей. Нет, в её странных ночных видениях мелькали люди, но без лиц и без рук. Одни лишь спешащие ноги в разного фасона и цвета обуви. Среди них попадались и детские несмелые ножки в коричневых сандаликах, и полувоенные сапоги, и резиновые кеды и танцевальные чешки, и белые модные туфли с каблуками, похожими на коровье копыто, и золотистые босоножки на немыслимо высоких каблуках, и много ещё снилось разных причудливых туфель и ботинок, когда то виденных ею и отложенных в архивах памяти по какой - то неизвестной её же, памяти, прихоти. Многие из них когда то были любимы ею, удобно сидели на её молодых ножках и нигде не сдавливали и не натирали. Она забыла их, таких когда то новеньких и любимых, с особенным вкусным запахом кожи, а потом потёртых, с подношенными подошвами, с оторванными ремешками, сбитыми каблуками, в конце концов выброшенных на мусорную свалку. Теперь они помимо её воли по очереди приходили в её короткие сны, больше похожие на забытьё. Полных снов, с подобием сюжета, она не видела – одно только движение, шагающие по ступеньками ноги, в знакомых любимых туфельках то песочного цвета, с перекрещивающимися ремешками, подаренными отцом на восемнадцатилетие. То чёрных лакированных с прямым строгим бантом из муаровой* ткани, как у жены убитого американского президента, которые ей оказались безнадёжно узки и были впоследствии с доплатой обменены на заурядный Кимровский ширпотреб. Всё чаще она видела в снах свои спешащие, почти бегущие ноги, среди прочих неспешно и размеренно шагающих, размытых боковым зрением, однотонных, как в чёрно- белой хронике.
Она всегда и везде успевала, всегда удивляя своей расторопностью окружающих. Ей нравилось быть везде первой, ещё в родительском доме пришла привычка верховодить. Да и как было не привыкнуть, когда родители постарались, несмотря на тяжёлую, монотонную работу на фабрике валяной обуви в разные смены и тесный старый дом, расширить семью до десяти человек. А она была в этой восьмёрке детей второй по старшинству, а вскоре и первой. Потому что старший брат после службы на флоте покинул тесный домик, устроившись в ещё более тесном, но одноместном - ушёл молодым, получив недопустимую дозу облучения. Только знали и говорили о радиации тогда меньше, помалкивали, не смея разглашать государственную тайну.
Понятно, что на старшую в семье взвалилась с малых лет чуть не половина женской домашней работы, которой, как известно, сколько не делай – всю не переделаешь. Проследить за младшими утром, собрать всех в школу, кашей накормить, что б у каждого портфель был проверен и костюм чистый, носки не рваные. После школы по мелочи постирать, уроки проконтролировать, посуду помыть, собаку с кошкой накормить и пол подмести. Иногда бабушка из села приезжала на недельку помочь, да толку от неё было немного - так, поштопать могла, да капусты на зиму наквасить, да штаны младшим братьям надставить, да нехитрый обед сварить. Жалела она внучку:
«Лидка туда, Лидка сюда, всё везде Лидка успевай! Да что вы, в самом деле! Сами пошибче поворачивайтесь!»
Особенно когда мама, наскоро отболев с полгода, прибралась на тот свет вслед за старшим сыном. Отец привёз из села, и трёх месяцев не прошло, новую жену, бывшей соседки племянницу. Ей чуть за тридцать тогда было. В девках, было, засиделась, так рада была, что есть возможность в город перебраться. Не побоялась, что ребят орава, думала, видно, закрепиться, а там – куда кривая выведет. И ведь прижилась, так с отцом и осталась, своих ещё двоих родить успела. А Лида тогда только десять закончила, сразу уехала, как отрезала, закрыв за собой на долгие годы зелёную дверь. Выучилась в другом, большом городе, заранее решив, что домой ни ногой.
Как задумала, так и поступила. Замуж после учёбы вышла, не абы за кого, а из хорошей, немногодетной семьи парня выбрала. Долго искала, до двадцати пяти лет, не как другие девчонки, раз, влюбилась и не важно, кто он, из какого роду племени. Нет, Лида, намыкалась в детстве предостаточно, что бы по глупому жизнь свою устроить. Она присмотрела себе на танцах паренька тихого, не слишком высокого, не разговорчивого, молчуна даже. Она и сама за двоих могла поговорить. Это всё пустяки, по сравнению с тем, что он из интеллигентной семьи – отец моряк, а мама - учительница. Не очень то она им по нраву пришлась, чувствовалось, что не доверяют – приезжим, им - известно что надо, прописка да метры. Но тут уж Лида, сжав зубы, а на лице щедрая улыбка, постаралась – ни разу даже и бровью не повела, когда свекровь ей замечания делала, учила хорошим манерам. А всё только вежливой скороговоркой ей в ответ:
«Ладно, мама! Как скажете, мама! Вы как всегда правы, мама! Как вкусно, мама! Как это у вас получается чудесно, мама!»
И бегом исправлять упущения, стараясь как можно лучше сделать, устроить и везде успеть. Недосыпала, стараясь, что бы в любую минуту, даже ночью, свекровь не смогла бы упрекнуть её в недостатке домовитости и любви к порядку. Она даже её пыльные цветы и лимонные деревья все перемыла, пересадила, подрезала и они, наконец, зацвели. Этим она значительно укрепила свой имидж, тогда такого слова не знали, образцовой хозяйки. Игорьку, мужу, Лида ни разочку даже намёка не сделала, как ей трудно в новой семье живётся. Спасибо, свёкор, такой же молчаливый, как и сын, принял её просто, будто она и впрямь ему дочка. Со временем даже соседки стали нахваливать Лиду покойной свекрови:
«Вот уж и невестка вам досталась, Аглая Петровна, чистый клад! Не то, что у других, слова не скажи. Ты ей слово – она тебе в ответ – десять! Вон как у Мартыновых, слыхали? Нехорошими словами стариков кроет…»
Так что лет через десять после замужества Лида превратилась в Лидушку, доченьку. К этому времени у них с Игорьком появилась отдельная двухкомнатная квартира. Ну, да в этом только её личная заслуга, ничья больше. Лида это прекрасно понимала и раньше. Ну, а теперь, когда почти весь её день полон воспоминаний, можно лишь пожалеть себя прежнюю. Когда то ей мечталось утром вволю поваляться на кровати, проспав аж до одиннадцати часов. Что бы не она, а Игорёк, хотя бы один разочек, приготовил утром завтрак, а запах свежесваренного кофе и поджаренного с ветчиной омлета разбудил её в выходной день. Как теперь показывают в рекламе. Детей в это счастливое утро не должно было быть рядом. Раньше, в прежние года, этого не случилось ни разу, всё было некогда обоим, а Игорю и в голову не пришло бы, что Лида может о таком мечтать. Она однажды, в канун своего юбилея, когда Игорёк спросил, чего бы она хотела, со смехом высказала своё давнее пожелание. Но муж её не понял, сказал:
«Я тебя серьёзно спрашиваю, а ты хаханьки. Подумай, пока время ещё есть. Может, тебя в Египет отправить отдохнуть? Дети, я краем уха слышал, тебе цацки какие то подарить хотят, вроде даже с брюликами. Вот дают! Молодцы, да?»
Лиде теперь не нужны ни Египет, ни кофе, ничто из того, о чём она когда то грезила, в короткие пять минут после пробуждения, после резвого звонка будильника, заведённого на пять тридцать утра. Другого времени для грёз у неё не оставалось, суток не хватало, спала по четыре часа. Всё, кажется, в её жизни сбылось. Или почти всё. Муж рядом, здоров и, кажется, любит. Дети успешно закончили учёбу и обзавелись семьями. Дочь даже успела внучком порадовать. Только насладиться в полной мере этими свершившимися мечтами она, как водится, не успела. Слишком мало она успела. Слишком коротким оказалось счастье, хотя и растянулось оно на годы. Счастливые, суматошные годы, когда она могла без устали бегать, ходить, танцевать, плавать, качать на ноге годовалого внучка, изображая лошадку, ездить за молоком на велосипеде. Не замечая, какое это счастье - быть всегда в движении, видеть вокруг калейдоскоп повседневных маленьких и незначительных событий, из каких и состоит частная жизнь. А вокруг себя ощущать броуновское движение большого города, прожив в котором долгое время, Лида перестала замечать толчею в метро, очереди на маршрутки, тем более, что уже десять лет, как Игорь обзавёлся хорошей автомашиной и теперь выезжая на дачу не нужно толкаться в электричках. Многое, ещё очень многое она могла бы в этой жизни сделать и теперь ни за что на свете не стала бы даже думать об отдыхе, лишь бы вернуть прежние возможности. Она только год как посадила у себя на даче семь розовых кустов и они все удачно перезимовали. Только недавно смогла себе позволить влюбиться в театр и уже год, как не пропускала ни одной премьеры, специально купив для этих походов театральную сумочку, красивое платье и норковый палантин, ещё одну свою давнюю мечту. Говорят, что если сильно чего то захотеть, то это «что то» непременно сбудется. Теперь Лида больше всего на свете хотела встать на ноги, только встать, пусть на одну минутку. Хоть на полминутки, пусть потихоньку, с палочкой, по дому, но не лежать, не быть никому обузой, в тягость, невидимой цепью привязав к себе взрослых детей и мужа.
Назавтра метеобюро обещало тёплый день, первый апрельский тёплый день, целых двадцать градусов. К тому же, завтра день рождения её сына, ему уже, даже не верится, тридцать лет. Лиду посадят в инвалидную коляску, и они всей семьёй пойдут в храм, пешком, всего с километр от дома. Она никогда там ещё не была, даже на крестины Славика не смогла выбраться. И это будет их первый совместный поход после тех счастливых лет, когда дети ещё учились в школе. Лида в который раз достала фотоальбом и принялась рассматривать фотографии, представляя, как завтра будут выглядеть её взрослые дети, во что оденутся невестка и дочь. Лиде так хочется, что бы они были самыми красивыми и нарядными. Лида, помня свои мытарства в начале замужества, очень снисходительна со своей невесткой и никогда не позволяла себе делать ей замечания. Да и девушки тридцать лет спустя иные, более самодостаточные, вряд ли станут слушать советы. А Лида была обыкновенной белкой. Она только теперь это поняла и улыбнулась пришедшей мысли. Как оказалось, без привычного колеса она просто не может жить.
«Вернуться в колесо. Вернуться в колесо, вернуться в колесо…или умереть» - повторяет сама себе Лида на самой границе сна и яви, опуская альбом на пол.
Во сне она чувствовала руки, которые поддерживали её с двух сторон, мужа и сына. Они тихонько подняли её из кресла и правая нога чуть переместилась, сделав крохотный шажок. Рядом по широкой каменной лестнице поднимались, придерживая Славу, внучонка, её невестка и дочь, в модных плащах цвета молодой зелени и весенней грозы, обе в платочках, тихие и серьёзные. Только неугомонный Слава вырывался и считал ступени:
«Один, два, тр-р -ии, че -тыр- р - е, пять и семь… Всё! Я сосчитал!»
Посмотрел вниз и ещё громче закричал: «Ура! Баба опять научилась ходить!»
А чей то голос, свободный, торжественный и незнакомый, подобный голосу вещей птицы, произнёс только для Лиды:
«Сочти эти ступени сейчас! Сочти их, пока бьётся сердце и разум твой пребывает с тобой! В этом твоя сила!»
Впереди её ждала высокая резная дверь, которую Лиде ещё только предстояло открыть. _________________ *муар - плотная шёлковая ткань в рубчик, с блестящим отливом.
