ПРОЗА

Старой районной больничке чуть меньше века. Построена она в сосновом бору, на невысоких сопках. Воздух здесь всегда свежий, смолистый. Летом можно пойти погулять среди сосен, земляники поискать или грибов. В хороший год румяные шляпки боровиков там и тут выглядывают из травы, рыжики по осени целыми семейками выскакивают, на розовые сыроежки никто и внимания не обращает. Кругом больничных корпусов протоптаны в сосновом бору тропинки. Когда то территория была обнесена забором и кустами шиповника. Возле входов в корпуса прежде были разбиты клумбы, где в начале лета царственно – пышно цвели пионы, позднее люпины различных оттенков, от нежно розового до кораллового, синие акониты, оранжевая календула и красный шалфей. Осенью буйствовали хризантемы. Был в штате больницы свой садовник, и работы у него было немало. Выздоравливающие помогали ухаживать за цветами. Один корпус от другого отделяли кусты желтой акации и сирени: лиловой, кремовой, белой. Какое сочетание оттенков и красок! А какие запахи носились в воздухе должно быть! Совсем подальше, в сторонке, располагался морг, плотно обсаженный со всех сторон кустами снежноягодника. Самым первым главным врачом служил здесь доктор В.В. Райснер, хирург, практик отличный и при этом умелый хозяйственник. Табличка с его именем установлена у входа в главный корпус. Умер он полвека назад, но многие старожилы его ещё помнят.

Былого растительного великолепия теперь уж нет, как нет и должности садовника. Экономим на красоте. Кое где остались кусты одичавшей сирени и неприхотливого шиповника. Новое хирургическое отделение пока строится, уже стоит пятиэтажная коробка, осталось немного до окончания и ввода в эксплуатацию. Не хватает финансовых потоков, поэтому сложные и длительные операции приходится проводить в не самых удобных для этих целей условиях. Возле старого хирургического корпуса четырёхугольником установлены скамейки, в центре между ними – стол. Видимо, они тоже остались из прошлой эпохи, народ тогда играл в шашки, домино, шахматы, карты, наконец. Теперь дело другое – телевизоры в каждом отделении установили, можно с пяти до восьми тридцати вечера смотреть два канала, сплошные сериальные мелодрамы. Кто на костылях, кто с перевязанным корпусом, кто с головой пробитой после автомобильной аварии – проходящая мимо города трасса регулярно подкидывает пациентов для местной хирургии. Весна. В палатах душновато. Едкий непередаваемый запах старой больницы, в котором целый букет всевозможных ароматов и даже миазмов, из которых самый приятный – запах горохового супа на бульонных кубиках, который часто подают на обед, заставляет обитателей поскорее покинуть этот чертог боли и стонов, и подставить ласковому и благодушному светилу свои покалеченные тела. Больные активно беседуют, настроение весной приподнятое, даже у тех, кому ещё только предстоит сложная операция. Знакомятся здесь быстро и надолго. Встретив даже года через три соседа по больничной койке, вы всегда признаете его:

«О, да это ж Миша! Мы с ним в хирургии вместе лежали! Здорово приятель! Как здоровьице? Да? Отлично? Ну, ну, я рад!»

Находящиеся на лечении в хирургии женщины, те, кто уже может ходить, в тёплую погоду гуляют попарно по многочисленным тропкам поредевшего соснового бора и тоже разговаривают. О чём? Сейчас узнаем!

«Мне перевязку молодой хирург делал, дагестанец, Магомедом его, кажется, зовут. Так ловко у него получается, быстро и не больно нисколько!»
«Ты, девка, держись от Магомедов этих подальше, слушай, что говорят! Он как молоденькая какая, да хорошенькая вот вроде тебя, так перевязку то сам и норовит сделать, медсестре, мол, не сильно доверяю! А сам - то приглядывается к тебе, нельзя ль попользоваться!»
«Чем? Чем? Известно чем! Замужем, говорила, а чем мужики пользуются – не знаешь что ли?»
«Ой, да перестаньте вы, тётя Полина! Глупости какие!»
«Вот тебе и будут глупости! Один доктор вон уж сделал три года назад мальчонку. Она санитарка, правда, ведь не побоялся, что и жена узнает. Она ведь тоже тут работает!»
«Да, я про это слышала, мне Марина, вчерашняя медсестра рассказала».
«Вот слыхала, так и держи ухо то востро, не поддавайся, если чего предложит. Он тут одной из нашей палаты всё по ночам осмотры проводит. Лежит тут у нас такая Инна. Да ты её должна знать, оторва известная. Муж у неё, сожитель то есть, бандитом работает, по прозвищу Пластилин. Вот он ей звезданул разок промеж глаз бутылкой. У –у –у, он ещё тот зверюга! Сотрясение мозга. Шрам теперь во весь лоб».
«Это красивая такая, тёмненькая, губки у неё ещё такие пухлые? На Анджелину Джоли похожа! Знаю!»
«Во! Во! Эта Инна лежит уже второй месяц, а сама уж давно здорова. А Магомед её и выписывать не думает, во как! Что хотят, то и творят! Как его дежурство в ночь, так она в ординаторской пропадает. Под утро только приходит. Он ей уже и после аппендицита шов перешил. Показывала нам».
«Зачем?»
«Ну, что б красиво было, декоративная строчка!» - тётя Полина смеётся, хохочет.
«Вон, гляди ка, никак мой мужик? Точно, он! Нет, ты погляди, соскучился! Вчера ж только был!» - крупногабаритная румяная Полина, круглолицая, с яркими губами, на затылке большой узел тёмных тяжёлых волос, идёт навстречу маленькому по сравнению с ней и робкому мужичку, одетому в нечто тёмное неопределённого цвета.
«Что ж ты меня позоришь то, Миша! Я же тебе всё оставила, всё показала, что где лежит: носки, рубашки, штаны. Ну? Являешься в рабочем! Чего пришёл?», - наступает она на мужа.
«Картошечки сварил, вот принёс», - отвечает Миша, не обращая внимания на покрикивания жены. Такая она у него, мать командирша.
«Да, а селёдочки не забыл с лучком? Нет? Дразнишь тут ходишь, знаешь же, что нельзя мне!» - Полина качает головой, довольная в душе: муж и сегодня пришёл. Ругает же она его лишь для порядка, по привычке. А он как всегда оправдывается, беря её под руку и уводя на соседнюю тропинку, в тень кривой сосны.
Молоденькая девушка, беленькая, хрупкая, нежная, как цветок маргаритки в зелёной траве, улыбаясь своим мыслям, идёт к больничному корпусу. Её зовут Иветтой, необычным для русского слуха именем. Вы замечали, что у красивой женщины всегда красивое имя? Она никого не ждёт, оттого что здесь она оказалась случайно: стало плохо в междугороднем автобусе. По скорой её привезли в хирургию. Думали аппендицит – нет, не подтвердилось. Оказалось – внематочная беременность. Прооперировали. Оставили на неделю, понаблюдать. Студентка. Муж в армии, родители далеко. Она пятый день в больнице и сегодня впервые вышла на улицу, радуется солнышку, небу, соснам, весенним облакам. С Полиной они соседки по палате, познакомились уже, разговаривают и даже секретничают.

А возле крыльца, на скамейках сидят четверо мужчин, вышли подышать, палата их пока проветривается. Самый старший, Андрей Васильевич Мишин, в больших годах, но живой, с лукавинкой во взгляде, в меру кругленький, нисколько не унывающий по поводу вынужденного пребывания в непривычных для него условиях. За всю жизнь в больницах лежал два раза. Бог троицу любит. Здесь он готовится к операции по поводу аденомы предстательной железы. Врач сказал, что это бич многих мужчин, перешагнувших семидесятилетний рубеж. С лица его не сходит улыбка, он балагурит и не даёт скучать в своей палате никому. В то же время этот неуёмный ветеран задаёт тон и направление всему разговору: приобрёл привычку давать распоряжения, командовать. Всю жизнь он проработал в заведующих и директорах, в последние двадцать лет управлял районным банно - прачечным комбинатом… Теперь об этом что вспоминать? Он уже двадцать с лишним лет, как на пенсии.
«Не может быть! Андрей Васильевич, неужели же Вам уже восемьдесят лет?» - спрашивает Геннадий, худощавый подтянутый мужчина, по виду годящийся ему в сыновья.
«Не – е – ет, Гена, мне уже восемьдесят шестой, милый ты мой, я ж пять лет на пенсии работал! Да и сейчас ещё не ушёл бы, да вот жена, видишь ли, захотела в путешествия пуститься. Как, мол, западные пенсионеры по миру ездят, давай и мы так».
«Вот как! Где же Вы успели побывать, Андрей Васильевич?» - продолжает расспрашивать Геннадий. Ему нравится активная жизненная позиция человека, имеющего за плечами уже без малого столетие! Шутка ли!
«Да, что, Гена, врать не стану – в Таиланде, конечно дело, не были, для секстуризма мы уж вроде староваты… иль нет, ты как считаешь? – Он улыбается, зубы хоть и чуточку тёмные, но все свои. – «Удивительно! - думает Гена, - Дедок, а в курсе всего, где какой туризм и то знает!»
«В Париже тоже не были, - продолжает Андрей Васильевич. Попади с ней туда, так разорит ещё! В Америку не полетели, чего там глядеть – небоскрёбы да Бродвей? В Китай тоже ещё как то не собрались …».
«А куда ж ездили то? – не отстаёт Геннадий, в Финляндию может быть? Сейчас туда многие потянулись, товар даже оттуда возят на себе, сумками.
«Нет, дружище, брат ты мой Гена! Мы в Грузию ездили. Телави, Мцхета – слышал, может. Друг у меня там живёт, больше пятнадцати лет не виделись, Димури Георгиевич! Тоже вот так как с тобой в больнице и познакомились. Расскажу сегодня вечером. О – о – х! как там принимают! За столом целый вечер сидят, слу-у- юшай! Вах, биджо! - Андрей Васильевич вспоминая грузинское прославленное, незабываемое гостеприимство, невольно начинает говорить с акцентом и говорит мягко: «бидьжё», - это по - грузински друг, мужчина», - поясняет он. «Ты не был там, нет? О, это надо видеть! Сколько они вина могут за вечер выпить! Нашим и за месяц столько не поднять! А поют как! А тосты говорят! По полчаса один только тост говорить могут! А кормят как, хачапури, шашлык, хинкали, пироги какие то слоёные с сыром! Вино у них такое есть, я название запомнил, «Сахалисо» называется, это означает «веселье», так я его не поверишь, один бутылок пять за вечер выпил! Вот оклемаюсь после операции, опять поеду, ей богу, поеду!»
Услышав пароль «вино», двое других соседей по палате, начинают, улыбаясь прислушиваться. До этого они меж собой обсуждали дела какого то Ромы Бодрого.
«Что, Андрей Васильевич, больше чем у нас там пьют?» - спрашивает Дима, коротко стриженый спортивный парень лет тридцати, с цветной наколкой на плече в виде каких то завитушек или иероглифов.
«Да пьют то, может и больше, только знаешь, как мне ещё мой дед говорил? Нет? Хочешь скажу?» - Андрей Васильевич поднимает кверху палец.
«Запоминай, парень, пока я жив: «пьян, да умён – два угодья в нём!» - это про них можно сказать. Про грузин. Сколько ни выпьют - головЫ не потеряют, как наши. А у наших что?»
«Что?» - спрашивает Дмитрий, заранее догадываясь, что скажет пенсионер.
«Много вина – мало ума!» - сердито говорит Андрей Васильевич. Настроение его меняется.
«Ты вот, чего сюда попал?» - обращается Андрей Васильевич к четвёртому собеседнику – Борису, возраст которого с первого взгляда не определяется, он помят. Как скомканная и разглаженная бумажная обёртка. Вид имеет сизо - бледный, будто его замачивали в хлорном растворе или долго держали в тёмном подвале. Борис поступил утром третьего дня с острой болью, которую ему снимали непрерывно по пять капельниц за сутки.
«Печень отказывает? Холецистит? Панкреатит? О, это никуда не годится! Ты ж поди в два раза меня моложе! Разве ж ты до моих лет доживёшь, когда будешь бормотуху пить по бутылке в вечер, да джин тоник какой то ещё придумали в железных банках, пропади он пропадом! Девки ходят и из баночек тянут, думают всё так просто! И куда только правительство смотрит! Да разве б я дОжил до таких лет, кабы смолоду так пил, как «подорванный», как мой младший внук говорит. Ему четырнадцать уже исполнилось».
«Да в ваше то время, Андрей Васильевич, в ваши молодые годы, тоже пил народ изрядно, что Вы нам тут пропагандируете» - задетый за живое, протягивает Борис. - ЛТП работали, у меня батя туда на два года загремел. Вытрезвители, на месткомах алкашей разбирали, премий лишали, тринадцатых всяких, говорят, с очереди на жильё снимали».
«А жив батя то твой? Нет? Ну вот, я про то и толкую, что пить надо уметь, как и всё остальное делать на свете», - заключает активный проповедник культурного винопития, ветеран со стажем.
«Надо полежать, однако. Я в палату, кто со мной?» - Андрей Васильевич, прерывая надоевший уже разговор, поднимается по ступенькам.
На крылечке хирургического корпуса стоит дежурный доктор, почти однофамилец и по имени отчеству полный тёзка знаменитого хирурга – Пирожков Николай Иванович. Закурил, облокотясь на перила, устремив взгляд внутрь себя, думая о предстоящем трудном разговоре. Андрей Васильевич, здороваясь с доктором, предложил:
«А что, Николай Иванович, сыграем после отбоя в шахматы! Посидим, если конечно вечер у Вас выдастся спокойным. Мне моя Лидия Даниловна коньячку домашнего приготовления принесла. Очень хорошо она умеет готовить его, много раз перегоняет, очищает, настаивает на разных травах и корешках. Получается удивительно благородный напиток. Цвет и крепость в нужных пропорциях, а запах исключительно - только травы: мята, зверобой, калган, никаких сивушных оттенков нет и в помине. Кого я раньше угощал – думают, что это бренди».
«Да, конечно, Андрей Васильевич, отчего не сыграть. Рад буду. Приходите в ординаторскую».
Подумал: «Вот и поговорим».
После девяти вечера, когда хождение по коридорам корпуса заканчивается и телевизору тоже дан отбой, наступает в палатах время разговоров. Здесь редко можно наблюдать любителей книжных детективов или исторических романов, оттого, что палаты многонаселённые и обитатели разных социальных уровней вынуждены поневоле общаться друг с другом. Кто то спит, кто то играет в карты. Двое парней с переломами ног, лежащие на вытяжке, тихо переговариваются между собой, в очередной раз обсуждают достоинства западных внедорожников и недостатки корейских. Сами они попали в аварию на тарахтящей пятёрке, врезались на повороте в дерево. Хорошо, что Бог спас, остались живы сами и никого не убили.
Тишина вечера обманчива. Бывает, что и в три ночи, а то и под утро доставят на скорой целую партию покалеченных в аварии молодых гуляк. После ночных клубов начинает народ , ошалевший от весны разъезжаться, хочется и на природу на рассвете выехать: воздух пьянящий, алкоголь горячит, кровь бурлит, хочется чего то необычного, жизнь прекрасна, просто сказка, рядом принцесса, с которой, может, вся жизнь впереди.
А вон за тем поворотом стоит в плаще, сшитом из туманных видений, невидимая пьяному взору тётка с косой. Ждёт. Кто сегодня зазевается, чья короткая жизнь закончится на взлёте, едва начавшись, кого она уведёт с собой, махнув навстречу невидимой косой.
Нельзя расслабляться дежурному врачу Николаю Ивановичу Пирожкову. Но поговорить с пациентом, с которым знаком почти сорок лет, которого знал ещё мальчишкой, были когда то соседями, обязан. В таком случае коньяк не помеха. Чашка кофе, рюмка коньяка и крепкая сигарета только бодрят, проверено на многолетней практике. Закусить можно долькой лимона, кусочком неострого сыра или ломтиком шоколада на худой конец.
Андрей Васильевич пришёл как всегда в хорошем настроении, свёрток незаметный за пазухой. В нём плоская бутылочка – фляжка, крошечные пирожки на один зубок с капустой, жена принесла. Большой, как грейпфрут, оранжевый апельсин.
Достали шахматы, сели, доктор сделал первый ход. Ладья. Андрей Васильевич включился в игру, обдумывал стратегию.
«Что, Андрей Васильевич, будем оперироваться, или обождём, отложим, немного консервативно вас полечим? Как Вы на это посмотрите?»
«Да что я посмотрю, Николай Иванович, дорогой мой доктор. Тут уж ваше слово главное. Что Вы посоветуете, то я и решу» - Андрей Васильевич, смахнул пешку доктора, взглянул ему в глаза. Что, неважные у меня дела, чувствую, мнётесь Вы, взгляд вот в сторону увели. Давайте ка по одной рюмке выпьем всё таки, испробуем, продегустируем и решим тогда, какой путь выбрать».
Доктор достал из шкафа две крошечных мельхиоровых рюмки, обьёмом в два напёрстка и тарелочку с орехами кешью. Выпили.
«Действительно, бренди, никогда б не подумал», - Николай Иванович проглотил пирожок, ещё один. - Вкусно! Моя супруга не любит готовить», - признался он. «Да и некогда ей особенно, она ж большим отделением заведует, терапией».
«Что же, Андрей Васильевич, всё таки я рекомендую Вам прооперироваться. Вначале немного укрепим организм, поколем что необходимо, ещё раз все анализы возьмём, а потом попробуем удалить лишнее. Что там скрывать! Человек Вы бывалый, всё понимаете. Но бороться будем и унывать не станем. Главное что? Уверенность в благоприятном исходе. Половина успеха. Ну, ещё по одной? За удачу во всех делах!»
Под утро, в начале пятого, две кареты скорой помощи привезли обожжённых. Сгорел старый двухэтажный дом. Загорелось снизу, говорят, что каким то бродягам спирт не продали. Хозяйка под утро заснула и не захотела открыть. Недовольные тем, что им не продали спиртное, развели в общем коридоре костёр. Верхние жильцы прыгали из окон, лестница уже полыхала, когда их разбудил вой машин с улицы. В нижнем этаже жила только «спиртоноша» и одинокая бабушка, которая и стала единственной погибшей на этом пожаре. Восемь человек, живущих во втором этаже, более менее благополучно спаслись. Правда, им пришлось прыгать из окон. Среди них были трое детей, двое малолетних и подросток. Малыши были только испуганы и поцарапаны, испачканы сажей. Их смогли поймать. У подростка – ожоги и сложный перелом обеих ног. Взрослых, тоже с переломами, положили временно в коридоре. С раннего утра стали выписывать тех, кто может долечиваться амбулаторно.
Хорошо, что доктору удалось поспать, с двенадцати до четырёх, вполне обычное дело. «Девочки, обрабатываем быстренько ожоги. Вызовите дежурного с терапии. С переломом школьника я первого посмотрю. Всё, за работу! Вызовите анестезиолога. Кто у нас сегодня? Юрий Леонидыч? Великолепно!»
За окном новый день. По коридорам затопали, забегали, больные стали просыпаться. Включили верхний свет. Всем подъём.
Началась обычная, рядовая суматоха хирургического отделения старой районной больницы.