Степан Иволгин сидел за столом, разливая из трехлитровой банки самогон в железную кружку, опрокидывал ее залпом, закусывал малосольным огурцом и печально смотрел в распахнутое окно. На улице было хорошо. Свежо. Пахло сеном. Спелые яблоки красовались в саду, и полосатые пчелы кружились над цветами. Чудесный день. В такие дни выйдешь на крыльцо, вдохнешь полную грудь воздуха, и охота плясать, прыгать, радоваться… охота жить. Но сейчас Степану ничего не хотелось. Хотелось плакать, но он не плакал. Молча смотрел на банку и в окно. Вчера, ближе к вечеру, умер его друг Николай. Хороший, добрый, всегда веселый, и вот на тебе… Умер. Здоровый был, ни на что никогда не жаловался, казалось, век проживет, ан нет, инсульт. Выпивал, конечно, не без этого. Работящий был, здоровенный, быка с ног свалит. И нету… Степан снова взял широкими мозолистыми ладонями банку и налил в кружку. В избу зашла жена, Марфа. Она посмотрела на мужа, на банку и, ничего не сказав, тихо вздохнула. В другой день давно бы уже шум подняла, горластая баба, но сейчас знала: к мужу лучше не лесть. Ей и самой Николая жалко было. Веселый был мужик. До того веселый, страх. Надя, жена его, как-то рассказывала, придет, бывало, домой пьяный, спросишь его, где, мол, был, тот и начнет рассказывать, как соседнюю деревню от пожара спас, как пришельцев видел, потому и пришлось с ними выпить, или песню какую споет. Послушаешь, и обида пропадает. Рассказывать Колька любил, красиво говорил, складно, интересно, смешно. Пили только со Степкой, оттого и ругалась с ними без конца. Теперь, конечно, жалко его было. Степан опрокинул кружку, тихонько крякнул, мотнул головой, вздохнул. - Вот ведь как, - тихо произнес он. Марфа подогрела картошку, поставила на стол, нарезала хлеба, сала, положила перед мужем. Степан толстыми пальцами взял розовый кусок сальца и положил в рот. - Вот ведь как, - снова вздохнул. – Завтра с ним на рыбалку в Черемушки собирались, – немного помолчал. Вздохнул. – Вот ведь как. - Сколько ему было? Сорок шесть? - Сорок семь. На два года постарше был. Марфа тоже тихонько вздохнула: - Молодой. Степан кашлянул. Снова попробовал сала. Немного помолчали. - Ванечка с Зиной что-то давно не писали, уж не случилось ли чего? – с печалью и тревогой в голосе сказала Марфа. Говорила про детей. Те живут в городе, обзавелись семьями и давно уже не навещали родителей. - Все нормально у них там. - А ты знаешь! - Знаю, - ответил Степан. – Им ведь сейчас как, когда плохо только, мамка сразу нужна, а как хорошо - и не вспомнят. - К Зиночке съездить надо бы, - не унималась жена. - Съездим. Степан снова налил в кружку и молча отпил немного. Выпил уже достаточно, но не пьянел, не брало. Закусил немного картошкой, огурцом и снова уставился в окно. Достал из кармана рубахи папиросу, подвинул поближе блюдце, закурил. Марфа молча встала и ушла в комнату. Степан сделал большую затяжку, выпустил изо рта и ноздрей дым и стряхнул пепел. На душе было тяжело. Больно. Он никак не мог смириться с мыслью, что Николая нет. Вот был - и теперь нет. Жил человек, смеялся, работал, вот так же из окна любовался яблоками, пчелами, облаками, а теперь его нет. Вот ведь как. Ушел. А куда ушел, куда? Неизвестно. Оттуда еще никто не возвращался и никто не говорил, как там, стоит туда уходить или всеми силами держаться за эту жизнь. Плохо там, хорошо ли? А может, и вообще ничего и нету. Степан потрогал на груди крестик, посмотрел на икону. Страшно как-то немного стало. Жизнь человека хрупкая, как ваза. Но вазу собрать можно, склеить, а жизнь, коль уж разбилась, не соберешь и не склеишь. Был человек, и нету. Только позавчера с ним под яблоней у Гришки сидели, выпивали, только позавчера говорили о жизни, о рыбалке, слушал его смешные истории, только позавчера… а сегодня, сегодня он лежал в гробу. Спокойный такой, красивый, будто спал, хотелось толкнуть его в плечо, разбудить. Но он не спал. Вот ведь как бывает. Степан сделал глубокую затяжку. Было чертовски плохо на душе, даже самогоном не возможно было потушить огонь, который разгорелся внутри. Душа пылала. Это всегда так, когда кто-нибудь умирает. Степан это знал. Когда отца с матерью схоронил, тоже боль душила, совесть мучила и пытала, потому как редко к ним заезжал. Всегда так. Жив человек - о нем как-то и не думаешь, жив и жив, а умрет, и тоска сразу и совесть просыпается, что столько лет не навещал. Н-да. Марфа вышла из комнаты. - Пойду до Клавки дойду ненадолго. - А? - К Бунтовым говорю, схожу. Приду скоро. - Иди. В дверь постучали, и в избу зашел Василий, сосед через два дома. - Добрый день, - поздоровался он с Марфой, столкнувшись с ней у двери. - Добрый… проходи, - она надела галоши и вышла из дому. - Здравствуй, Степ. - Проходи, садись. Василий присел рядом. Степан потушил окурок об дно блюдца, сходил за второй кружкой, разлил самогон. - Помянем Кольку, - предложил он. - Давай, - Василий взял кружку. Выпили не чокаясь. Закусили. Немного помолчали. - Вот ведь как бывает, - вздохнул Степан. - Судьба, - ответил сосед. - Судьба, - снова вздохнул тот. - Я к тебе чего зашел-то. Сережка в район собрался, у тебя канистры с бензином не будет? Вечером приедет, привезет. Степан кивнул головой. - На рыбалку с ним завтра собирались. - А? - С Колькой говорю, рыбачить хотели завтра. - А. Ну да, да, - вздохнул Василий.- Н-да. - Был у него сегодня? - Заходил. - Вот ведь какая штука жизнь. Сейчас с тобой тоже вот пьем, а завтра, может, меня не будет, - Степан ударил себя кулаком в грудь, - или тебя. - Пойдем, дашь бензину, Сережка торопиться… - У Гриньки вот только позавчера сидели, тоже вот пили, а сегодня вот, - Степан развел руками. Ему хотелось говорить и говорить, выпитый самогон давал о себе знать. – А сегодня в гробу. Вот ведь как… - Степан, Степан! - А, - посмотрел на Василия тот. - Дай бензину. Сережка просто торопиться. Я попозже к тебе еще зайду. - Да-да. Они вышли из-за стола и отправились в гараж. Степан достал из угла канистру, отдал соседу. - Вот спасибо. А он вечером приедет, завезет. - Слушай, скажи ему, пусть венок купит. Сейчас Марфа придет, я денег дам. - Потом отдашь. Вечером. Ладно, а то торопиться. Я скажу ему, спасибо сосед. Василий ушел. Степан закрыл гараж и зашел обратно в избу, сел за стол. - Вот ведь как бывает. Он тяжело вздохнул. Протер толстыми пальцами влажные глаза и снова взял в руки банку.
