Сергей Калабухин БЕДА ЛЮБВИ Часть 1. Лицом к лицу Встреча - Мне в типографию, – сказал я замученному пожилому охраннику у входа в институт. Тот молча взял мой паспорт, переписал с него что-то в толстенный гроссбух и махнул рукой в сторону лестницы. - Поднимитесь на второй этаж, пройдёте по нему налево до конца, там будет ещё одна лестница. Спуститесь по ней в подвал – там увидите железную дверь с табличкой. Я сунул паспорт в карман и пошёл сквозь бурляще-галдящие студенческие толпы к лестнице, пронзающей здание института насквозь широкими зигзагами своих пролётов. Неожиданно нахлынуло давно забытое ощущение: четверть века назад я, одинокий, так же шёл в оглушительно горланящей толпе незнакомых лиц. То были другой город, другой институт, другая страна и другое тысячелетие на дворе. И лестница в том, моём институте была уже, и девушки старались держаться на ней ближе к стене, чтобы ребята, толпящиеся в вестибюле и курящие на нижних пролётах, не заглядывали им под мини-юбки. А эти, нынешние, непринуждённо облокачивались о перила, абсолютно не волнуясь о том, что их стринги ничего практически не скрывают от нескромных взоров. Что это: прогресс или регресс - ведь именно дикарей менее всего смущает нагота? Мы живём в странное время. Лихорадка стяжательства и предпринимательства охватила всех: и людей - вчерашних строителей коммунизма, и организации, в том числе и государственные. В продуктовых магазинах торгуют пылесосами и стиральным порошком, а в промтоварных – продуктами. Закрылось множество детских садов и ясель, и на их месте появились офисы каких-то фирм. Вот и институтская типография, в которой раньше печатались методички, экзаменационные билеты и статьи местных преподавателей, превратилась в частное предприятие - маленькое издательство, печатающее визитки, буклеты, рекламные плакаты, небольшие тиражи книг и даже газету, большую часть которой занимают рекламные объявления. Я долго жал на кнопку звонка, прежде чем железная дверь со скрипом отворилась. В издательстве было не до меня: здесь во всю праздновали день рождения начальника. Все сотрудники, видимо, собрались в его кабинете, откуда громко хрипел почему-то модный в среде нашей интеллигенции блатной «шансон». Меня провели в тихую каморку с тремя столами, один из которых был полностью завален папками с рукописями и пачками чистой бумаги, а на двух других мерцали заставками мониторы компьютеров. - Сейчас придёт Лена и всё Вам покажет, – пообещала багровая от духоты и выпитого полная женщина, открывшая мне дверь, и ушла. Я начал прикидывать: уйти сразу или сидеть и ждать неизвестно сколько? Людям явно не до меня. У них, можно сказать, среди дня вечеринка в полном разгаре, а тут припёрся какой-то хмырь. А с другой стороны - я заранее звонил, договаривался, пришёл без опоздания. На часах 14-00, кто устраивает сабантуй в такое время на рабочем месте? И всё равно меня точило иррациональное чувство вины. Я уже было решил уйти, но тут дверь распахнулась… Лена пришла не одна, но, едва взглянув друг на друга, мы тут же забыли о её спутнике. Свершилось чудо: встретились две половинки. Мы поняли это сразу, одновременно. Я «узнал» её, а она «узнала» меня, хотя до этого мы никогда не встречались. Мы сели перед одним из мониторов, Лена сунула мне свежие гранки. Это была чья-то чужая статья, не моя, но ни меня, ни её сей факт совершенно не смущал. Она что-то говорила о правке и сокращениях, я что-то отвечал, а сзади нас обиженно пыхтел, переминаясь с ноги на ногу, молодой красавец-атлет. В комнате было два компьютера и два стула перед ними, занятые мной и Леной. Приткнуться незадачливому кавалеру было совершенно негде. А мы всё сидели, шуршали гранками, что-то говорили друг другу, не слыша и не понимая ответов, и никак не могли расстаться. Просто наваждение какое-то! Я вдвое старше неё! У меня дочь ей ровесница. Рядом молодой красавец копытом бьёт, а она с меня глаз не сводит, с невысокого лысоватого пузана! - Лен, ну скоро? – басит сзади парень. - Ты иди, Лёш, развлекайся. У нас тут ещё на полчаса дел, не меньше. Потанцуй пока с Катькой. Недовольно сопя, Лёша вышел. Минут пять мы молча смотрели друг на друга. - Подожди меня, - сказала она тихо. – Я только возьму сумочку… Марки Мы молча шли. Куда? Зачем? Кто кого провожал: я – её, или она – меня? «Что ты молчишь?» - в сотый раз спрашивал я себя. – «Говори что-нибудь. Язык проглотил? А ещё писателем себя мнишь!» «А о чём говорить?» - отвечал я сам себе. - «Я старше её лет на двадцать! Мы живём с ней в разных мирах. Я и с дочерью-то не всегда могу найти общую тему, хотя знаю все её интересы и наклонности. Или думаю, что знаю». «Всё равно, что говорить – только не молчи, идиот! Сейчас она остановится и скажет, что пришла. И исчезнет…» - Давай зайдём на почту, – наконец прохрипел я. – Мне надо отправить рукопись в московский журнал. Она молча кивнула. Мы поднялись по трём выщербленным бетонным ступенькам, я с трудом отворил прижатую тугой пружиной железную дверь и пропустил Лену вперёд. Рыцарь, блин! Язык проглотил. А рыцари давно бы в комплиментах рассыпались перед дамой… В помещении было душно. Воняло расплавленным сургучом, потом и злобой. Из трёх «окошек» работало всего одно, и к нему выстроился скандалящий хвост крикливых пенсионерок, сжимающих в руках ворохи квитанций оплаты жилья, газа, электроэнергии и прочего. - Ненавижу очереди, – выдавил я из себя. – Пойдём отсюда. - Подожди. Давай твой пакет. Здесь работает моя подруга: она обычно сидит вон в том закутке, продаёт фотоплёнку, альбомы, батарейки, рамки к фотографиям. Здесь можно сдать свою плёнку в проявку и получить отпечатанные фотки. Она, наверно, сейчас пьёт с почтальонками чай. Лена решительно подошла к неработающему окошку, на прилавке которого лежало объявление: «Касса не работает», и что-то сказала сидящей внутри со скучающим видом полной девице. Та нехотя встала и куда-то пошла. Я двинулся вдоль витрин, разглядывая содержимое их полок. Чего тут только не было! Рулоны туалетной бумаги всех цветов радуги, постельное бельё, стиральный порошок, детские игрушки, дамские романы, фантастика и детективы, красочные детские книги, диски с фильмами и музыкой. И только в самом тёмном углу, в последней секции, я увидел полки с истинно почтовыми товарами: конвертами всех сортов и размеров, открытками, пакетами бандеролей, наборами авторучек… - Всё в порядке! – Вернулась Лена. – Сейчас Светка принесёт квитанцию. А что ты тут рассматриваешь столь увлечённо? - Надо же, марки продают! - Ну и что? Это ж почта! - Я собирал их когда-то, в дни юности… - У тебя есть коллекция марок? - Валяется где-то. Удивительно: посмотри, большинство марок здесь, на витрине, ещё советские! Вот эти, красочные, на которых изображены картины великих художников, парусники и броненосцы, портреты героев и писателей, видишь, на них написано: «Почта СССР». А вот эти, невзрачные, - «Почта России» - их только на конверты клеить, а не в альбомы собирать. - Я думала, коллекционеры берут всё подряд. Как говорится: для коллекции. - Есть и такие, конечно. И я поначалу жадно хватал всё, что мог. Зарубежные марки в нашем захолустье были, разумеется, редкостью, а вот выбор наших, советских и тогда был не плох. У нас просто «слюнки текли», когда мы разглядывали всё это красочное богатство на витринах киосков «Союзпечати» и на почте. А вот денег-то в карманах не было! Поэтому мы не покупали марки, а больше менялись ими. Клянчили у соседей и знакомых конверты пришедших им писем и потом аккуратно отклеивали над паром кипящего чайника с них марки. Пусть они были «гашёные», со следами почтовых штемпелей, всё равно каждое приобретение было праздником. Почтальонку караулили у дома каждый день, чтобы узнать, кому пришли письма. Альбомов, а тем более кляссеров, у нас ни у кого не было. Мы хранили свои коллекции в обычных конвертах. В конвертах и приносили их на обменные встречи. Собирались в каком-нибудь подъезде, раскладывали марки на ступеньках лестницы. Хвастались приобретениями, обменивались. Больше всех задирали нос те, кто умудрялся приобрести целый блок. - Что такое блок? - Блок – это набор марок общей тематики. - Как блок сигарет, что ли? - Нет. В сигаретном блоке все пачки одинаковые. А в марочном все марки разные, хоть и скреплены они между собой в единое целое. Можно, конечно, этот блок разорвать по зубчикам на отдельные самостоятельные марки, и некоторые почтальонки так и делали, когда кончались обычные марки, а клиенту надо было отправить письмо, бандероль или посылку. Простым гражданам было всё равно, из блока марка или простая – лишь бы цена её покрывала стоимость пересылки. А мы, филателисты, конечно, хотели иметь целый блок, а не оторванные от него части. Бывают блоки и из одной марки, но тогда она является как бы частью большой картины, находится внутри неё. Позднее, когда моя коллекция разрослась, я уже перестал хватать всё подряд. Мне подарили настоящий альбом, и я начал расклеивать в нём марки по тематикам. И вот, когда я их сортировал: эти – живопись, эти – фауна, эти – флора и так далее, мне впервые пришло в голову, что не все марки мне интересны. Вот тогда я шагнул на следующую ступень коллекционера и стал избавляться не только от двойных экземпляров, но и от марок не интересной мне тематики, стараясь обменять их на нужные. У меня было много марок Ленинианы. Самая большая часть моей коллекции, и я, неожиданно для друзей безжалостно пустил её на обмен. Ленин окружал нас тогда буквально со всех сторон – марки, значки, открытки, плакаты, песни, фильмы, книги, и я считал, что так будет всегда. А вот картины художников, флора и фауна, космос – это в нашем провинциальном городке я мог увидеть только на марках. Теперь я жалею об отринутой тогда Лениниане, так как ситуация кардинально изменилась. - А теперь ты не собираешь марки? - Нет. Давно уже. Хотя альбомы храню. - А почему? - Почему не собираю марки или почему храню? - Почему хранишь. Я знаю, что хобби не может длиться вечно. Я сама и мои подруги чего только не собирали! Один знакомый парень даже банки из-под пива собирал. Но со временем все переключались на что-нибудь другое, и ту гору жестянок мы всей компанией однажды дружно сдали в утиль. - А я не смог расстаться с марками, хотя бывали времена, когда мне просто позарез нужны были деньги, и я не раз видел в газетах объявления: «Куплю марки». Видишь ли, эти альбомы для меня, как напоминание… В общем с марками у меня связана одна история, довольно неприятная. Все мы когда-нибудь делаем подлость или поступок, которого позднее стыдимся. И стараемся как можно быстрее забыть об этом и не вспоминать никогда. Как будто ничего и не было. Кому нравятся муки совести? Но ведь если забыть, то можно и повторить! Ничто не остановит. И вот марки не дают мне забыть… - Расскажи. - Рассказать? То, что принято скрывать? - Расскажи, мне можно. - Хорошо. Позор Это было в детстве, в классе шестом или седьмом. У нас была обычная для тех времён рабочая школа. Рабочая - не в смысле для рабочих, а просто в ней учились дети рабочих нашего завода. Все практически жили в одном районе сталинских бараков и хрущовских коммуналок. Все мы были, как сейчас вновь принято выражаться, одного круга. И вот когда начался очередной учебный год, в сентябре, в наш класс вошла новенькая. - Это - Оля Жупанова, - представила её Кувшинка, наша классная руководительница. – Дочь нового главного инженера нашего завода. Она будет учиться в вашем классе. Юлинов, - обратилась класснуха ко мне, - пересядь пока на заднюю парту. Оля недавно вернулась с родителями из Монголии, ей надо как можно быстрее влиться в наш учебный процесс. Я не был отличником, но учился довольно ровно по всем предметам, без двоек и почти без троек. А вот мой сосед по парте, Толян, был отпетым хулиганом и двоечником. Поэтому Кувшинка посадила нас за первую парту, прямо перед учительским столом. Типа, я должен помогать Толяну в учёбе, разъяснять ему непонятое на уроке, а бдительное око учителя пресечёт любые попытки хулиганства и отлынивания от учебного процесса. И вчерашний хулиган волей-неволей перекуётся в «хорошиста». Разумеется, эта идея была чистой утопией. Да, у Толяна на первой парте стало меньше возможностей для проделок, но и учиться он отнюдь не собирался. Просто назло Кувшинке хотя бы. А каверзы по его приказу стали делать другие ребята. Кулаки Толяна были лучшими стимулами для не согласных и колеблющихся. Зато я неожиданно превратился, так сказать, в «особу, приближенную к императору». Меня перестали задирать и сам Толян, и его хулиганистое окружение. У нас сложился некий симбиоз: я давал Толяну списывать у меня домашние задания, решал за него контрольные, а он стал, как говорят ныне, моей «крышей». Ты только не думай, что я помогал Толяну из страха перед ним. Нет! Толян был моим кумиром. Мы жили с ним в одном дворе, и он и там был всеобщим заводилой и атаманом нашей мальчишеской стаи. Только Толян крутил «солнышко» на дворовых качелях. Никто не мог этого повторить. Уверяю тебя, я не раз пытался. Но как только мои ноги начинали отрываться от опоры в близкой к зениту точке, руки, на которых повисало почти вниз головой тело, слабели и я, судорожно вцепившись ими в железные стойки, на которых крепилось сиденье, прекращал раскачиваться, стараясь прочнее утвердиться на ватных ногах. И, видимо, то же самое происходило и с другими ребятами нашего двора. Поэтому все мы с восхищением следили за тем, как Толян «крутит солнце», замирая на секунду в высшей точке оборота вниз головой. Так же я никак не мог заставить себя до конца пройти «усыпление». Была в нашем дворе и такая забава. Несколько ребят хватали кого-нибудь за руки, за ноги, зажимали рот и нос, перекрывая дыхание, и с силой сдавливали живот и грудь. От недостатка кислорода парень терял сознание. Его сразу отпускали и клали на землю. Через несколько минут тот приходил в себя. Главное в этой забаве было не струсить и дойти до конца. Преодолеть страх смерти. Дело это было совершенно добровольное, и испытуемый в любой момент мог остановить процедуру просто постучав кистью своей руки по себе или по кому-либо из державших его ребят, как это делают, сдаваясь при болевом приёме, борцы на ринге. Я несколько раз пытался, но так и не смог дойти до конца. А Толян и в этом испытании всегда был на высоте. Так что он не был банальным тупым хулиганом с большими кулаками и маленьким интеллектом. Думаю, Толян был умнее и способнее меня. Он просто не желал «быть как все», не хотел зубрить уроки «от сих до сих» и тем зарабатывать отметки и авторитет. Он уже тогда знал, что его удел – завод, станок и водка. Всё, как у отца, деда, прадеда… К чему зубрить всякие физики, химии, истории… А вот лениво пройти мимо продавщицы, молниеносно выхватить из алюминиевого бака несколько свежих, горячих ещё пирожков и смыться от погони – вот это было дело! Это единственное, что мне удавалось не хуже Толяна. - Погоди-ка: ты воровал пирожки?! – изумилась Лена. - Да. Очень уж, знаешь, есть хотелось. Некоторые ребята из более-менее «сытых» семей делали это «за компанию», из желания показать, что и они, как говорится, «не лыком шиты». И попадались. Потому что для них пирожки не были, как для меня, безотцовщины, жизненной необходимостью, средством утолить голод. Перед продавщицей обычно стояло три-четыре бака с пирожками: с повидлом, капустой, мясом или рисом. И мы заранее распределяли, кто из какого бака и сколько пирожков должен принести в общий голодный котёл. Со временем продавщицы уже знали нас всех в лицо, и это дополнительно усложняло задачу. Надо было прятаться в толпе, выжидать момент, когда продавщица отвлечётся на продажу, счёт денег и тому подобное. Многие из нас всё же попадались, но не мы с Толяном. И этот факт несколько сблизил меня с ним. Так что, когда нас неожиданно посадили за одну парту, я был только счастлив и горд таким соседством. А уж то, что я в чём-то превосхожу своего кумира и могу ему помочь…Сама понимаешь. Списывать у меня, даже сидя на первой парте, для Толяна не составляло никакого особого труда. Я думаю, сами учителя всячески старались предоставить ему такую возможность. Они не сидели за своим столом, а ходили по классу или долго стояли у окна, глядя на улицу. И вот, неожиданно, Кувшинка нарушила сложившееся равновесие. Конечно, новенькая сразу привлекла к себе всеобщее внимание. Это была красочная бабочка среди муравьёв. Даже её школьная форма была сшита из какой-то невиданной у нас, явно дорогой материи. Оля вовсе не была красавицей, нет. Это была пухленькая приземистая девочка, без талии и груди, с короткими и жидкими прямыми волосами неопределённого серо-каштанового цвета, тусклыми маленькими глазками на грушевидном лице и брезгливыми губами. Но вела себя она, как принцесса, случайно зашедшая в свинарник. Девчонки вились вокруг неё стаей, и некоторые из них тоже стали поглядывать на нас, ребят, свысока. Не походили мы на тех «принцев», что ранее окружали «принцессу». Девочки жадно, с завистью разглядывали фотографии Оли в небывалых нарядах в окружении столь же изысканно одетых мальчиков на фоне экзотических пейзажей. «Это мы в Африке, это – Вьетнам, а это – в Монголии»… - небрежно комментировала «принцесса». Оля приносила в класс иностранные красочные журналы, и девчонки на переменах с ахами и охами разглядывали фотографии зарубежных див, пытались подражать их манерным позам, взглядам, лицам. Нам, мальчишкам, всё это было и смешно, и обидно. Конечно, сейчас мы знаем, что Монголия – это нищая страна, большую часть которой занимает пустыня. Но всё равно, это - заграница, иной мир. Никто из нас даже не мечтал когда-либо туда попасть. А вот Оля побывала. И не только в Монголии, но и где-то в Африке. И, конечно, многие, а может, и все мы, ей завидовали. И относились соответственно, позволяя ей вести себя с нами надменно и порой пренебрежительно. Но скоро всё резко изменилось. Пришла пора контрольных, и Толян по привычке сунулся к соседке, чтобы списать решение. Однако Оля, резко отстранив его, громко пожаловалась учительнице, что сосед ей мешает и пытается списывать. Лебезившая перед дочкой Главного инженера учительница приказала Толяну выйти из класса. В звенящей тишине Толян встал. Оглядевшись, принял сочувствующие мужские и ехидные девчачьи взгляды, потом спокойно посмотрел на торжествующую Олю Жупанову и громко сказал ей: - Жопа ты, а не принцесса. Мужская половина класса зашлась от хохота. Девчата, потупив глазки, еле сдерживали смех, хотя и не могли сдержать улыбок. Жупанова впала в ступор. Наконец опомнившаяся учительница забегала по классу, застучала указкой по партам, восстанавливая тишину. Толян уже был у двери, когда учительница приказала ему вернуться и извиниться перед Олей Жупановой. - За что? – удивился Толян. – Разве я виноват, что она – жопа? Класс снова грохнул, и на этот раз смеялись все: и ребята, и девчонки. Красная, как рак, Жупанова вскочила и вылетела из класса, оставив дверь распахнутой настеж. - Прекратить немедленно! – заорала испуганно-взбешённая произошедшим училка, замолотив по столу указкой. На шум, как утка переваливаясь на коротких ножках, прибежала Кувшинка. - Что здесь происходит? Училка, лицо которой то бледнело, то покрывалось красными пятнами, что-то быстро зашептала той на ухо, показывая указкой то на Толяна, то на опустевшее место Жупановой. - Тихо! – властно взмахнула рукой Кувшинка, ликвидируя последние смешки. – Петухов, завтра я жду твоих родителей. - А что я сделал? За что? – хмуро поинтересовался Толян. - За оскорбление Оли Жупановой – раз, и за срыв контрольной – два. И вообще, того слова, которым ты обозвал Олю, в русском языке нет! Надо сказать, что «Кувшинкой» мы назвали класснуху не в честь цветка. И теперь, когда она стояла перед нами, уперев свои тонкие ручки в мощные бёдра, мы в очередной раз убедились, что не ошиблись в выборе кликухи. И когда Толян, прямо глядя на соответствующую часть амфорообразной фигуры Кувшинки, внятно сказал: «Как же так - жопа есть, а слова нет?», весь класс снова зашёлся от хохота. Толяна тогда чуть не исключили из школы. Но, в конце концов, всё обошлось. Отец Жупановой оказался нормальным мужиком, как видно тоже не любившим ябедников и доносчиков, и не стал требовать драконовских мер по отношению к Толяну. Меня снова вернули на первую парту, а вот Оля Жупанова с тех пор сидела одна. Сначала она восприняла это как привилегию и по привычке задрала нос, но вскоре оказалось, что никто и не хочет с ней соседствовать. Доносчиков мы не уважали, и Оля из «принцесс» неожиданно упала на самую нижнюю ступень классовой иерархии, превратившись во всеобщую мишень для насмешек и издевательств. Обидная кличка прилипла к ней намертво. Те, кто ещё вчера пресмыкались перед ней, стали самыми ярыми её мучителями. Я не буду тебе пересказывать все унижения, через которые прошла Оля, пытаясь если не вернуть своё прежнее положение, то хотя бы избавиться от настоящего. Она льстила, лебезила перед своими обидчиками, приносила в класс конфеты, пирожные и торты, делала мелкие подарки – ничего не помогало. Толян Жупанову не трогал. Ему под страхом исключения запретили даже смотреть в её сторону. Но ты же понимаешь, что Толяну и не нужно было участвовать в травле лично. Достаточно было подмигнуть одному, показать кулак другому, кивнуть третьему… А девчонки просто мстили Жупановой за своё прежнее преклонение перед ней. Нет никого несчастней падшего ангела… - А причём здесь марки? - Сейчас дойдём и до марок. Однажды Жупанова поняла, или кто-то подсказал ей, что главным дирижёром травли является Толян. Она попыталась подкупить его, но тот презрительно отказывался и от конфет, и от подарков. И тогда Оля обратилась ко мне. Ведь мы с Толяном составляли некий симбиоз, взаимозависимую пару, и только я мог хоть как-то повлиять на него. Она знала, чем подкупить меня и принесла в класс марки. И не просто марки, а монгольские, вьетнамские и африканские! Ничего подобного ни я, ни мои друзья тогда не видели. С красочных зубчатых прямоугольников и треугольников на меня смотрели огромные динозавры, страшные африканские маски и зубастые крокодилы, а на гладких, без зубчиков, вьетнамских марках порхали невиданные бабочки. Да, я не смог устоять. Это была первая и последняя в моей жизни взятка! Никогда не забуду презрительных глаз Толяна. - Продал меня? – спросил он, сжимая кулаки. - Почему сразу «продал»? – промямлил я. – Ничего я не продал… - Дурак ты, Серый! Этими марками она столкнула нас с тобой. Жопа в долгу передо мной, потому что выдала училке, и теперь расплачивается за это. Ты был на одной стороне со мной, против неё. А теперь что? - Я и теперь с тобой… - Нет! Теперь ты ей должен! Ты взял её марки и обязан их отработать. Перешёл на её сторону. Понял? - Фигня! Никуда я не переходил. Да, я был ей должен, но уже отработал свой долг, разговаривая о ней с тобой. Я обещал ей только поговорить! Заставить-то тебя я не могу что-то сделать или не делать… Просто скажи, будет ли когда-нить конец травли или нет, и я с ней в расчёте. Толян выругался и расслабился. - Ладно, Серый, не боись. Бить тебя не буду. Потому что знаю: для тебя такие марки всё равно, что бутылка водяры для моего отца-алкаша. Взял марки, и правильно сделал! Но я считал тебя умнее: неужто сам не дотумкался до того, что никак не дойдёт до этой дуры - Жопы? Не тем она со мной пытается расплачиваться! Не нужны мне её подачки. Она меня обидела при всём классе, дураком выставила. А просить прощения её, как видно, никто никогда не учил. Была б она парнем, я б, как положено, отвёл её после уроков за угол и… Ну, ты видел, как некоторые на коленках передо мной ползали, размазывая кровь по харе. Быстро понимали, что и как надо делать. А на Жопу мне и смотреть запретили, так что вот я её и вразумляю другим способом, да видно не понимает. Объясни ей, отработай марки… Я молча смотрел в окно почты, боясь повернуться и увидеть презрение в глазах Лены. Впервые после долгих лет старательного забвения мой марочный позор стал известен кому-то ещё, кроме меня и моего школьного друга Толяна. И этот кто-то – девушка, перед которой хочется выглядеть рыцарем без страха и упрёка, а не предателем и подлецом. - Держи квитанцию, Ленусь. – Подошла к нам рыжая веснушчатая девушка, с лукавым интересом постреливая в мою сторону карим глазом. – Извини, что долго: старухи прям с ума посходили! И так каждый месяц. Как будто их чёрт разбирает приходить всегда в одно и то же время и толпиться со скандалом к кассам. - Не судите их так строго. – Мой ещё недавно немой язык никак не мог утихомириться. – Большинство из этих старушек одиноки. Где и с кем им ещё удастся поговорить, обсудить цены, пенсии и своё житьё-бытьё, как не у вас на почте… Её общага, мои углы Мы снова молча шли по улице, почему-то в обратном направлении. Вот уже и знакомый институтский скверик. Коробки студенческого общежития были рядом, в десятке метров от учебного корпуса института. - Мне надо зайти, переодеться. Подождёшь меня? Я мигом! Я молча кивнул. «Вернётся или нет? – мучил подступающей к горлу изжогой вопрос. – Зачем я ей рассказал свою постыдную тайну!» Вокруг дымили сигаретами и громко гоготали группки студентов. Тополиный пух кружил в воздухе. Господи! Почему мы встретились только сейчас? Почему её не было в той студенческой толпе, четверть века назад? Или была, но я прокурил, прогоготал нашу встречу в такой же вот «петушиной» толпе, где каждый старается самоутвердиться или, по крайней мере, войти в ближний круг уже признанных лидеров и фаворитов? Она действительно вернулась быстро, сменив платье на блузку и джинсы. «Простила!» - возликовал я, и изжога немедленно исчезла. Мы вновь пошли, как мне казалось, в никуда: вдоль бесконечного ряда «студенческих» машин, заполонивших всю дорогу перед институтом, под прицелом насмешливо-недоумённых взглядов и шуточек их хозяев. Надо что-то говорить, но что? - Живёшь в студенческом общежитии? А я думал, ты – сотрудник издательства. - Учусь на филологическом. В свободное время подрабатываю в редакции: перевожу рукописи в электронный вид, вычитываю гранки и тому подобное. Стипендии не хватает, не вагоны же мне разгружать! - Вряд ли владельцы этих «железных коней», мимо которых мы идём, разгружают вагоны, чтобы заработать на бензин. - Ну, а я не из таких. Нищие мы! Поступала честно, без блата и взяток. Живу в общаге, подрабатываю вот в редакции и ещё в одном месте... Не в том, что ты подумал. - Откуда ты знаешь, что я подумал? - А что, разве нет? - Нет. Конечно, я знаю, как и многие в нашем городе, как «подрабатывают» студентки вашего института. Достаточно позвонить по определённому номеру, и приедет девочка, а то и несколько, по любому адресу, в любое время. Знаю, что «Дом малютки» в основном заполнен отказными детьми студенток. Но я знаю так же, что их «заработки» позволяют им не подрабатывать в других местах. - Прости… - Ничего. Мы медленно шли по размякшему от жары тротуару. Рядом ослепительно блестели отполированные трамвайными колёсами рельсы. Лена неожиданно взяла меня под руку, чтобы встречные прохожие не вклинивались между нами, прерывая и так нелёгкий разговор. - Конечно, хочется жить не в этом мерзком общежитии, а хотя бы в отдельной комнате, - сказала она. - Одеваться в «фирму», а не «китайщину», ездить на собственной машине, пусть даже отечественной…Но не такой же ценой! Здесь у меня, в груди, что-то не даёт. Лучше я буду набивать и править чужие рукописи. Понимаешь? - Понимаю. Я ведь тоже из нищих. У нас практически вся страна была и есть из таких. Нас большинство! Тоже в своё время поступал в институт честно, без блата и взяток, по конкурсу. Это москвичей принимали всех – лишь бы сдали экзамены, хоть на троечку. А вот для нас, «иногородних», был конкурс на те места, что остались после москвичей и принятых за взятку или по блату. А после основного конкурса - дополнительный: собеседование. Всегда ведь есть абитуриенты с одинаковым количеством баллов. И вот сидят люди в деканате, беседуют с ними (с нами!) и решают, кого взять, а кого отсеять, как «не прошедших по конкурсу». На основании чего они делают свой выбор, я до сих пор не знаю. Мне повезло: меня приняли, хоть и без предоставления общежития. Для нашего факультета общежитие в то время ещё не построили. Ты вот считаешь общагу мерзкой, а мне почти два года пришлось скитаться по «углам». У Надежды Дуровой, известной как «кавалерист-девица» - о ней ещё снят знаменитый фильм «Гусарская баллада», смотрела?… - Сто раз! Поручик Ржевский такой прикольный... - Так вот, у той самой Дуровой есть небольшая повесть под названием «Угол». Эта девица, ведь, после войны с Наполеоном стала писательницей. Писала чисто женские вещи, хоть и ходила до конца своей жизни в мужской одежде и велела всем называть себя мужским именем. Малоприятная, видимо, была особа! В той её повести героиня готова с радостью обменять свои шикарные апартаменты в богатом особняке на скромный «угол» в нищей избушке. А я эти «углы» стараюсь забыть, как страшный сон. Потому что «угол» - это просто постель на ночь в углу чужой комнаты, не более, лечь в которую ты можешь только тогда, когда начнут ложиться спать хозяева, и с которой встанешь не позднее опять же хозяев. Почти полтора года после занятий в институте я мотался до позднего вечера по читальным залам и улицам весьма негостеприимной Москвы, – понаехали тут! – чтобы убить столь необходимое мне теперь время и придти в свой угол к тому моменту, когда хозяева ложатся спать. «Угол» в «детской» комнате я выдерживал не долго из-за постоянных шумных капризов и тихих пакостей детей, а во «взрослой» хозяева старались сдать все четыре угла! Твоё общежитие – просто рай по сравнению с некоторыми «углами», в которых мне пришлось пожить. - А скинуться с кем-нибудь из сокурсников и снять комнату на двоих была не судьба? - «Угол» тогда стоил двадцать – двадцать пять рублей, а стипендия у меня была сорок рублей. «Молодой специалист» по окончании института получал около ста десяти – ста пятнадцати рублей. В среднем, конечно. Сколько стоила тогда отдельная комната, я не помню, но вряд ли намного дешевле четырёх «углов». Вот и считай! К тому же, это были первые года моей студенческой жизни. Я встречался с сокурсниками только на лекциях и в курилках, знал ребят своей группы, а не весь курс. Все они где-то жили, никто не ходил с табличкой: «Ищу сожителей в снятой комнате». Жилищный вопрос – это просто кошмар! - Кошмар, говоришь? Знаешь, мне часто снится один сон. Он каждый раз разный, но в то же время одинаковый. Я захожу в общежитие, иду знакомыми коридорами, подхожу к своей комнате, но за дверью почему-то слышны чужие голоса. В тревоге и недоумении я распахиваю дверь, и на меня с удивлением глядят незнакомые лица. Мои вещи перемешаны с чужими или задвинуты куда-то в угол. Все кровати заняты какими-то людьми. Мне здесь места нет! Меня охватывает внезапное чувство потери. Я выхожу и бреду в поисках коменданта уже почему-то незнакомыми коридорами. Те петляют, превращаясь в запутанный лабиринт. Отчаявшись, я поворачиваю назад, ищу свою комнату, но не могу найти… В каждом новом сне это всегда другие коридоры и другие лица. Но каждый раз я совершенно уверена, что это именно моё общежитие, мои коридоры, моя комната. До того момента, как распахну дверь и войду… Вот и сегодня ночью я вновь видела этот сон. Но на этот раз это была не каменная коробка, а деревянный барак. Скрипучие, стёртые сотнями ног полы. Грязные стены и двери, расписанные какими-то непонятными рисунками и надписями. И, тем не менее, я снова уверенно шла по своему коридору к своей двери, за которой меня как всегда ждали чужие голоса и незнакомые лица жильцов. И когда я вышла из этой комнаты в поисках коменданта, коридоры немедленно превратились в лабиринт. И начались блуждания… Раньше я просто просыпалась с безумно колотящимся от страха сердцем и слезами разочарования. Но сегодня сон продолжился! Я каким-то чудом выбралась и нашла комнату коменданта. Это был новый поворот. Молодая миловидная женщина в простеньком ситцевом сарафане приветливо встретила меня, усадила за небольшой деревянный стол, накрытый старой потрескавшейся клеёнкой, и участливо выслушала. Потом она достала обычную школьную тетрадь, на обложке которой было написано «Список жильцов». - А компьютера у вас нет? – с удивлением спросила я. – В нём легче и быстрее найти номер моей комнаты. - Чего? – с недоумением и жалостью взглянула на меня женщина и придвинула мне большой гранёный стакан крепкого ароматного чая. – Как, говоришь, твоя фамилия? Она открыла тетрадь и стала неторопливо перелистывать её, водя указательным пальцем с коротко остриженным ногтем без малейших следов маникюра по списку имён. Я с изумлением увидела, что все страницы этой странной тетради покрыты разноцветными рисунками, поверх которых разными почерками фиолетовыми чернилами написаны имена жильцов и номера комнат. Портреты сменялись пейзажами и натюрмортами, но моего имени там так и не нашлось… - И что было дальше? - Будильник. Как думаешь, почему мне снится этот сон? - Не знаю. Я не верю толкователям снов. Может, сны - это просто варианты наших страхов и желаний, моделируемых усталым мозгом. Или отблески памяти о прошлых жизнях. А может – короткие вспышки связи с параллельными мирами, где живут наши двойники. Скорее всего, у тебя обыкновенная тоска по собственному жилью. - Думаешь? Мы молча прошли мимо трамвайной остановки, заполненной пёстрой толпой изнывающих на солнцепёке пассажиров. - Однажды, когда я пришла домой, в общагу, то увидела, что моя соседка по комнате, Ирка Белая, валяется в непотребном виде абсолютно пьяная на кровати Ирки Чёрной и храпит. - Интересные у твоих подруг фамилии! - Это не фамилии. Мои соседки обе – Ирки. Но одна – блондинка, другая – брюнетка. И когда меня кто-нибудь спрашивает об одной из них, то… - Понял. Продолжай. - Так вот. Храпела Ирка, лёжа на спине. Юбка задрана до пупа, трусы разорваны, а на одеяле и бёдрах характерные ещё влажные пятна. То ли её дружок, такой же пьяный, по быстрому сделал своё дело и ушёл, даже не удосужившись укрыть чем-нибудь свою подружку. То ли кто-то из проходивших мимо нашей комнаты ребят воспользовался ситуацией. Хотя, дружок вряд ли уложил бы Ирку на чужую кровать. Утром Ирка судорожно металась по комнате. Одна половина лица – белая, другая – красная. Ирки Чёрной в то время не было – она заболела и уехала домой, в деревню, лечиться бабушкиными вареньями и мёдом. Так что на вопросы Ирки Белой о том, что с ней произошло накануне вечером, пришлось отвечать мне. Эта идиотка даже не помнила, как и с кем оказалась вчера дома. Я, естественно, ничем не могла ей помочь. Но Ирка мне не поверила. И с того дня отношения между нами стали ухудшаться. Чем больше ухмылялись окружающие в её сторону, тем всё более злобно та смотрит на меня. А чем я виновата? Я нашла себе работу и стараюсь бывать в общаге как можно меньше. Так что ты прав – я мечтаю об отдельном собственном жилье! Ладно, оставим догадки и предположения о моих снах. Лучше расскажи, что было с тобой дальше. - Дальше? Неужели я ещё не надоел тебе своими «баснями»? - Нет, что ты! Мне всё о тебе интересно. Продолжай! - Ну, хорошо. Значит, я остановился на московских «углах»… Сопромат Я был уверен, что живу в ужасных условиях, но настоящий ад начался, когда я лишился последнего «угла». У нас был такой предмет – сопромат. Сопротивление материалов. В институте ходила присказка: кто сдал сопромат, может смело жениться. В варианте для девушек – выходить замуж. Потому что, «вся суть сопромата – где тонко, там и рвётся!» Вот такие пошлые намёки выдавали нам тогдашние преподаватели. На нашем факультете сопромат вёл довольно молодой и симпатичный мужчина. Назовём его условно – некто Балкин. Всегда ухоженный, модно одетый, довольный жизнью. Свои лекции он начинал с пересказа какого-нибудь западного детектива. Детективы тогда были страшным дефицитом, тем более – западные. И вот первые десять минут своей лекции Балкин рассказывал нам детектив. Не полностью, конечно, а только кусочек, с продолжением на следующей лекции. Это был его метод создания массовости посещения. - Ой, у нас тоже есть такой препод! Не молодой, правда, но все девчонки от него год назад были просто без ума! Он с таким юмором вёл свои занятия, сыпал остротами и анекдотами. А однажды заболел и велел нам взять на кафедре его лекции и переписать пропущенные. И представляешь: все его остроты, анекдоты и прочие шуточки, что мы считали экспромтами, оказались аккуратно вписаны в тексты лекций! Облом был страшный! Теперь мы смотрим на него совершенно другими глазами. - Ну, наше разочарование было намного страшнее. Детективы Балкин рассказывал с блеском, артистично, а вот лекцию потом читал совершенно бесцветно и, прямо скажу, отвратительно. Преподаватель был из Балкина никудышный. Предмет свой он, конечно, знал прекрасно, но вот объяснить студентам «очевидные» - для него! – вещи не умел и не хотел. В результате, когда началась сессия, весь наш курс взвыл. Не сдал ни один человек! Студенты ходили к Балкину на пересдачу по семь – десять раз. Тот был суров и неумолим. Не миновала и меня сия участь. Этому Балкину, видимо, доставляло какое-то садистское наслаждение нас «заваливать». А может быть, он таким способом самоутверждался: типа доказывал, что умнее всех. Он ведь был не намного старше нас - только недавно закончил аспирантуру. В очередной раз Балкин собрал нас на пересдачу в последний день сессии. Я ответил ему на все вопросы по билету и решил три задачи из четырёх, что он мне предложил. Любой другой преподаватель поставил бы за такой ответ минимум четвёрку, а этот мерзавец заявил, чтобы я пришёл к нему на пересдачу через три дня! Ошеломлённый, я пытался протестовать, говорил, что мне не нужна пятёрка, что меня вполне устроит и тройка, но тот с ухмылкой заявил, что заставит нас выучить его предмет на «отлично» сейчас, во время сессии, раз уж на его лекциях мы были столь невнимательны. - Но ведь сегодня последний день сессии! - говорю я ему. - Ну и что? – Пожал тот плечами в ответ. - Меня лишат стипендии за неуспеваемость! - А зачем Вам стипендия? Вы пришли сюда учиться, а не деньги зарабатывать, – заявил мне с пафосом этот лощёный негодяй. Он, видимо, был из обеспеченной семьи и никогда не имел материальных проблем. Не из нищих, короче. Не только я остался тогда без стипендии, была масса жалоб в деканат от тех, кто не привык ходить за отметками более одного раза – сынков и дочек московской «элиты». Стипендия им, конечно, была не особо нужна, но вот своего унижения они проигнорировать не могли. Балкина от нас убрали, а я на целый семестр лишился стипендии, а с нею и «угла». Пришлось ездить в институт на занятия из Коломны. Полчаса от дома до вокзала, почти два с половиной часа на электричке до Москвы и от сорока минут до часа (в зависимости от того, в какое здание нужно попасть) на метро и далее пёхом до института. Корпуса нашего института разбросаны по всей Москве, а военная кафедра вообще в Мытищах! Вот и посчитай: треть суток уходила только на дорогу туда и обратно. Короче, я выезжал чуть свет на первой электричке и возвращался практически уже в темноте. Успевал только наспех поесть и падал в койку. Спать в электричке я никогда не мог, зато на лекциях мои глаза сами закрывались намертво! Какая тут может быть учёба? - А я засыпаю в любом транспорте, даже в трамвае! Сколько раз проезжала свою остановку. Теперь стараюсь больше ходить пешком. Если есть время, конечно. И что было с тобой дальше? Моя общага - Несколько месяцев я был вынужден каждый день мотаться на лекции из Коломны в Москву и обратно на электричках. С тех пор я ненавижу железную дорогу! Спасло меня чудо: достроили, наконец, наше общежитие. Деканат вызвал добровольцев в квартирьеры. И вот мы, десять счастливчиков, заселились в огромный пустой дом и начали его обустраивать: вешать карнизы и шторы, врезать в двери комнат замки, разгружать машины с мебелью, таскать эту мебель по всем девяти этажам, собирать её и расставлять, вешать зеркала над умывальниками и тому подобное. Нам даже разрешили пропускать занятия, если ожидается машина с очередной партией мебели. Это лучшее время моей студенческой жизни, хотя первые пару недель у нас не было электричества и горячей воды! Мы жили маленькой коммуной, каждый в отдельной, обставленной по собственному вкусу комнате. Делились едой, конспектами и учебниками. А какие жаркие диспуты устраивались в общем коридоре по вечерам, после занятий и работы! Обычно спор начинали двое-трое. На голоса подтягивались ещё несколько человек, и вот уже комната не вмещает всех, и спор, теперь больше похожий на шумный базар, где каждый кричит своё, не слушая соседа, выплёскивается в коридор, где гулкое эхо, как манок, привлекает и всех остальных жителей «небоскрёба». Пару раз доходило и до потасовок, но особо задиристых тут же растаскивали в разные стороны и успокаивали. О чём спорили? Да обо всём! О музыке, о женщинах, о Сталине, о книгах... Молодость хороша тем, что ты уверен на сто процентов, что знаешь о предмете спора всё. Во всяком случае, больше своего оппонента. Плюс юношеский максимализм и нежелание признавать чужую правоту. Общага спасла меня и подарила новых друзей. Мы все, разумеется, были «иногородние» и нищие. Бывали дни, когда мы сидели буквально на воде и сухарях из чёрного хлеба, которыми запасались в «сытые» дни. Это были оставшиеся после еды куски и огрызки, засушенные на батареях. Мы шатались от голода, но таскали тяжеленную мебель по этажам, ездили на занятия, слушали в свободные минуты шум древнего леса Лосиного Острова, в котором как железобетонная заноза торчала наша общага. Нам было нелегко, и всё же я считаю это время самым счастливым за всё моё студенчество. Мы были свободны, у нас был свой собственный дом, у каждого – отдельная комната. И надёжные друзья рядом. Так мне тогда казалось… Когда мы наконец закончили работу, и общага начала быстро заполняться новыми жильцами, я воспринял это наверно так же, как воспринимали наши предки нашествия наглых завоевателей. Мой дом захвачен, осквернён, и сам я «уплотнён» и вынужден делить свою комнату с совершенно посторонним человеком. Фантом канувшего, казалось, в Лету «угла» злорадно ухмылялся мне во сне и наяву. Нам, бывшим квартирьерам, не разрешили выбрать себе соседа по комнате, но позволили остаться в облюбованных нами и обжитых двухместных «номерах», предназначенных только для старшекурсников и иностранцев. За время квартирьерства я, конечно, пропустил много занятий, хотя от общаги в Лосином Острове до Москвы было всего полчаса, не то что от Коломны, но сессию сдал и даже вновь стал получать стипендию. Все мы растворились в «море» пришельцев. Наши вечеринки, общие пиршества и массовые диспуты остались в прошлом. Как и взаимовыручка. Оказалось, что когда вокруг все одинаково нищи, то готовы поделиться с соседом последним сухарём. Но вот у некоторых из нас появились сравнительно обеспеченные соседи по комнате, и отношения резко изменились. Они перестали голодать и тут же утратили чувство сострадания. Однажды, в очередной раз мучимый голодом, я шёл по коридору общежития и уловил умопомрачительный запах свежесваренного борща из комнаты друга, с которым мы не раз ранее делились последним куском. Я открыл дверь и, истекая слюной, радостно сел за накрываемый к обеду стол. Раньше это было у нас в порядке вещей. Но теперь новый товарищ моего друга прямо и недвусмысленно выразил своё неудовольствие подобной бесцеремонностью и прямо указал мне на дверь. Мой друг, не раз сидевший за моим столом, промолчал. Возможно, он был в таком же безденежном положении, как и я, и тоже сидел за столом в качестве нахлебника. А, может быть, новый, всегда обеспеченный деньгами сосед по комнате стал ему ближе и нужнее, чем я. Онемевший от неожиданной обиды, я вышел. Мой друг не догнал меня тогда, не извинился и не объяснился потом. Позднее он неожиданно занялся фарцовкой, благо иностранных студентов со всего мира в нашей общаге было чуть меньше, чем «иногородних», и никогда уже не нуждался в деньгах. А тогда я, душимый слезами обиды, ворвался в свою комнату, рухнул на зелёную тахту и написал стих. Это, конечно, не было стихотворением в полном смысле. Скорее наспех зарифмованные чувства. Но я помню их до сих пор. Что с вами стало, мужики? Как вы могли прогнать из-за стола Товарища, как будто он волчица, Что каждый день овец у вас крала? Как вы могли, ведь сами вы не раз Сидели за чужим столом и смачно жрали! Забыли, как всю израсходовав стипуху, Вы у друзей спокойно деньги брали? Что с вами стало, мужики? Забыли вы, как вместе голодали, Как грызли дружно сухари, Как крошки хлебные глотали? Мы жили дружною семьёй, Играли в карты, водку пили, Когда же кончился табак, «Бычок» один по кругу мы курили. Нас было мало, денег шиш, Нас гнали из общаги ежедневно, Но мы смеялись, пели и шутили, А ночью при свечах вели беседу задушевно. А что теперь? – Теперь нас много, У нас есть плитки, тёплая вода. Мы стали разбиваться на компании, У каждой группки на столе своя еда! Что общего у нас – кастрюли, плитки, Заботы институтские, работа. Что с вами стало, мужики? Братишки! Исчезло главное у нас – забота. Забота друг о друге; и везде Вылазит в первые ряды наш эгоизм, Круша, ломая на своём пути Всё то, с чем мы идём с тобою в коммунизм! Что с вами стало, мужики? Да, я верил тогда в коммунизм. Я и сейчас в него верю. - Ты серьёзно? – удивилась Лена. - Конечно. Ведь коммунизм – это мечта о счастливой безбедной жизни, об обществе, где нет голода и несправедливости. Короче, о рае на земле. А вовсе не о государстве, где правит генсек компартии. При коммунизме ни партий, ни даже государства быть не должно! - Ты шутишь! А нам говорят… - Вам говорят чушь. И нам говорили. Отличия между коммунизмом и тем, что строили в СССР - это была одна из постоянных тем наших споров. Я защищал от нападок Сталина, не знал, кто такой Берия. Был уверен, что мы «идём правильным путём». В студенческой среде всегда были «стукачи» КГБ, но что удивительно, их не оказалось в нашей маленькой нищей «коммуне», и все наши споры, антисоветские высказывания некоторых из нас, проклятия Сталину и прочим вождям, проорённые в запальчивости, остались без последствий. А вот когда общага заселилась полностью, каждый шаг любого из нас скоро становился известен руководству. Мы быстро узнали тех, кто следил за иностранцами, но вот следящих за нами… А что это мы стоим? - Уже пришли... - Куда? - Это СЭС. Санэпидстанция. Моя вторая подработка: я тут – ночной сторож. Через десять минут кончается рабочий день, и мне нужно принять дежурство, проверить все запоры и двери. Видишь, народ уже расходится. Пора прощаться…
1 2 3 4 5 Жанр: Повесть, роман \| Добавил: odyssey (27.02.2012)
Просмотров: 438 \| Рейтинг: 0.0/0