Дневниковые записки. 11.12.09. Вчера был самый ужасный день в моей жизни. Действительно, ужасный. Я стояла там и смотрела, как на землю плавно опускаются пушистые снежинки. Они витали в воздухе, окутывая моё бесчувственное сердце, которое будто отделили от сосудов, и теперь оно висело где-то чуть выше диафрагмы, не давая дышать. Рядом со мной стояла мама, держа меня за руку, крепко её сжимала, как в детстве. Вчера… маленький клочок земли столицы России утонул в солёном море. Плакали все. Все, кроме меня. Я смотрела пустым взглядом на чёрную коробку, похожую на те, в которых у нас дома в шкафу лежат туфли и сапоги. В руке у меня была одна розочка. Пурпурная, в отличие от других чёрных. Настала моя очередь, и я кое-как переставляя ноги, подошла к страшной коробке. Положив свою розу внутрь, нагнулась и поцеловала Его в холодный и бледный лоб. Стоит ли говорить, что видела я Его таким первый раз. Кукла. Тело, потерявшее свой 21 грамм вместе с моими 11 граммами. Неподвижные глаза, прикрытые будто восковыми веками, слегка припорошенные снегом ресницы, непривычная для Него одежда… Еле слышно одними губами прошептала Ему «Спокойной ночи, любимый» и отошла. Потом к нему подходили другие. Его мама, сестра, мои родители, друзья из столицы. Они плакали, а я чувствовала, как комок слёз застрял где-то в горле, не давая выхода голосу и входа кислороду. Тело становится одной единственной клеткой боли. Я не давала выхода этому отчаянию с тех самых пор, когда мама мне сказала об этом. Я не плакала, не истерила, не психовала. Я просто медленно распадалась на части, по мере того, как в моё сознание кусками приходила реальность. Нет. Его больше нет. Как так? Вот же он – лежит в шёлковой постели, спит сладким беззаботным сном. Проснись, ну проснись же…. Крышку чёрного гроба закрывают и опускают его в прямоугольную яму. Каждый удар промёрзлой земли о деревянную коробку ударял по барабанным перепонкам, давил на мозг, раздавался в моём пустеющем теле раскатами эхо. Я плохо помню, что было потом. Когда мы вернулись домой, было уже больше одиннадцати вечера. Я не сказала ни слова родителям, сняла сапоги и пальто, молча прошла в комнату и… рухнула на колени, положив голову на диван, и горько заплакала. В голос. Навзрыд. Я кричала, визжала, била кулаками по мягкому сидению и заливала его слезами. Тогда жизнерадостное лето захлебнулось в моих зелёных глазах. Тонуло, подыхало, хрипело. Грудь просто разрывало, глаза ужасно болели, а ногти безжалостно царапали диван. И где-то в солнечном сплетении, за косточками грудной клетки стояла немая просьба. Всё моё нутро будто истошно кричало: «Вернись! Вернись! Открой глаза. Я же здесь, ты забыл меня тут! Оставил, забрав половину души. Вернись. Вернись….». Но из моего горла вырывались только всхлипы и безнадёжное «Аааа». И пока я кричала и выла от боли, от этой страшной боли, раздирающей всё моё тело, которой до этого не давала выхода, никто не заходил в мою комнату. Я уверена, все это слышали. Слышали и ужасались. Сейчас слёзы уже кончились и приступ исступления прошёл. Остался только пустой кусок мяса, пропитанный вязкой болью. Вернись….
17.12.09
Прошла всего неделя, а такое ощущение, что целая вечность. Семь маленьких вечностей. Ив каждой я умираю. Снова и снова. Забавно, но в школе я так же улыбаюсь. Натягиваю улыбку, смеюсь, шучу, стараюсь не думать обо всём. Это само выходит. Просто никто не должен знать о моей боли. Никто. Иначе всё рухнет. Я ещё сама не знаю, что «всё» и осталось ли теперь что-то вообще. Но что-то обязательно рухнет, как только кто-нибудь узнает. А может, рухну я. Совсем. В один прекрасный момент не найду сил просыпаться и снова и снова чувствовать ЭТО. Сидела на литературе и вспоминала лето. Такое тёплое. Лучистое. Родное. Близкое. Лето, которое никогда больше не настанет. Помню, тогда мы весь день промотались по городу, и я жутко устала. Я лежала на диване, почти засыпая. Мысленно говорила себе, что нужно встать, убраться на кухне, вымыть посуду, постелить постель и только тогда уже лечь спать. Пока заставляла себя всё это сделать, кажется, не нарочно уснула. Я почувствовала, как по щеке гладит чья-то нежная рука. «Милая, - сказал Он голосом, нотки которого были выучены мной вдоль и поперёк, - вставай. Я постель постелил, давай ложись, я помогу переодеться». Он бережно перенёс меня в тёплую кровать и укрыл мягким одеялом. А сам лёг рядом. Поцеловал в лоб и сказал «спокойной ночи». Спокойной ночи….
24.12.09.
Сегодня была самая лучшая ночь из всех тех, что были после того злосчастного четверга. После похорон я совсем не спала и почти не ела. Знаю, это ужасно огорчает маму. Сил нет смотреть на её потухший усталый взгляд, пропитанный отвратительной жалостью. Последние две недели я стала её избегать. Папа ругается, а я всё мимо ушей пропускаю. Само выходит. А сегодня я поспала целых два часа и даже видела сон. Странный, но такой приятный, что ощущения от него до сих пор остались где-то внутри. Я лежала в мягкой, высокой зелёной траве. Над головой простиралось бесконечное лазурное небо. По небу иногда проплывали пушистые барашки облаков, которым приятный ветер придавал причудливые формы. Светило яркое солнце, оно грело, но не слепило глаза. Всё так спокойно, умиротворённо. Я чувствовала, как по телу растекается сладкое тепло, заливаясь в органы, проносясь по вена и артериям, обволакивая израненное сердце. Как будто возвращалась душа. Вдруг я услышала знакомый запах. Такой родной и близкий, что даже не заметила, как встала и пошла в ту сторону, из которой, как мне показалось, он исходил. Закрыв глаза, я шла на ощупь, вдыхая носом приторно-сладкий аромат. Неожиданно под ногами вместо мягкой травы я нащупала босой ступнёй что-то похожее на ковёр. Открыла глаза. И, правда, ковёр! Бабушкин коридор, с которого виднеется кухня. Я прошла в комнату и увидела за столом любимую бабулю. Она счастливо улыбалась и наливала в чашку с заваркой кипяток из большого самовара. Меня она не замечала, но от одной её улыбки, на которую падал свет яркого солнца южной республики, становилось спокойно и хорошо на душе. Думая об этом, я почувствовала, как на голову опустилось что-то. Венок. Из ромашек. Повернувшись, я уже не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Не веря своим глазам, я принялась ощупывать Его, будто убеждаясь, что это на самом деле Он. Светло-зелёные глаза, светлые волосы, улыбка, Его Улыбка! Задыхаясь от счастья, я крепко его обняла. Он. Живой. Такой тёплый и совсем не бледный. Шепнул мне на ухо «Люблю. Не забывай». Затем какой-то детский смех, и я проснулась. До сих пор сижу и не могу понять: чтобы это значило? Но главное одно… Он любит. Он помнит. Он знает. Смотрю уставшими глазами в монитор и пытаюсь выжить….
28.01.10.
Здравствуй, дневник. Извини, что так долго не писала. И прости мне мой корявый почерк. Здесь, в больнице, ужасные карандаши и бумага. Да и руки устали и трясутся уже от постоянных капельниц и уколов. Пишу тебе из психиатрической больницы №2 имени О.В. Кербикова. Наипоганейшее место. Спать невозможно. Вечно кто-то кричит. Противные тётечки в белых халатах вечно пичкают какой-то кашей, таблетками и постоянно тыкают иголками с какими-то странными препаратами, после которых хочется спать и кружится голова. На запястьях у меня бинт. Не развяжешь. Натирает жутко, и из-за этого кожа на руках очень болит. Спустя два дня после того странного сна умерла бабушка. Та самая, что была во сне. По маминой линии. Ещё одни похороны. Мама постоянно плакала. Папа постоянно на неё кричал. А я просто превратилась в кусок гнилого мяса. В шестнадцать лет мой вес едва ли достаёт до 32 килограммов. Заплывшие красные глаза от бессонницы. Старалась хоть как-то помогать маме, всё вечно валилось из рук. В школу я больше не ходила… В один из вечеров родители сильно ругались. Кричали, били посуду. Я сидела в комнате на полу, зажав уши руками, качаясь взад-вперёд, плакала и пыталась не слышать этого. Мама плакала. Опять. Звон посуды, и мои нервы не выдержали. Я выбежала из комнаты, быстро засунула ноги в зимние сапоги, открыла железную дверь, пробежала в подъезд и залетела в лифт. Пока он ехал, слёзы, не останавливаясь, текли по щекам, заливаясь под рубашку. Как только двери маленькой подвижной коробки распахнулись, я почти сразу оказалась на улице. Бежала. Без разбора куда. Не видя перед собой ничего. Плакала и бежала. Спотыкалась. Падала. Подымалась и бежала дальше. Остановила меня красная вольво гулким ударом об лобовое стекло. Очнулась я уже дома. Никаких серьёзных травм. Только ушибы, синяки и царапины. Но только вот после этого я больше не произнесла ни слова. В общем, не говорю и сейчас. Зачем? Им всё равно не понять ни одного моего слова, исходящего из глубины гнилой души. Я сидела дома, ни с кем не разговаривала, только читала книги и смотрела фильмы. Никакого интернета, никакого общения. Сначала некоторые друзья приходили меня проведать, разговаривали на кухне с мамой, пока я лежала на кровати и просто смотрела в потолок. Потом друзья ходить перестали. Мама снова вышла на работу. Я чувствовала себя бесполезным котом, который только ест, спит (хотя это было очень редко), требует книги, которые папа носил из библиотеки, и фильмы, которые он покупал для меня. Не знаю что нашло на меня в ночь того четверга, но, проплакав около четырёх часов, я расцарапала канцелярским ножом запястья. Глупо, не умело, вдоль, но синим линиям на руках я то и дело водила острым лезвием. Как ни странно, я почти добилась своего. Потом скорая, врачи, и вот я здесь. Первые три дня были истерики, я кусала врачей, пытавшихся запихнуть в меня дурацкие таблетки и воткнуть в меня иглы. Поэтому целую неделю я лежала в смирительной рубашке в мягкой комнате. Совсем недавно мне выдали карандаш и тетради. Потому что в моей палате кроме белой надоевшей кровати, стола со стулом и большого окна с решёткой ничего нет.
11.02.10.
Моим любимым занятием здесь стало наблюдение за людьми и природой сквозь решётку большого окна. Вот и сейчас я сижу на подоконнике и смотрю на небо. Оно противное. Серое, затянутое клубками туч, которые не пропускают и каплю солнечного света. Снега на тротуаре двора больницы почти нет. Гуляют здесь не так часто и по определённым часам, но, даже смотря на пустую улицу, мне не грустно. Мне не одиноко и уже даже не больно. Простая пустота и полное безразличие к миру. Я смотрю в окно и вспоминаю то время, когда ещё могла быть счастлива. В голове рисуются краски лета. Парк. Его улыбка. Тепло его ладони, которое больше не почувствую никогда. Картина парка сменяется шумом волн водохранилища на родине. Мама стоит по колено в воде и играет с маленьким племянником. Папа сидит на берегу и есть чуть кисловатую вишню. Все улыбаются. Мне так не хватает этого времени. Вместо него теперь холод февраля, белые стены больницы и крики по ночам. Но в моей серой, безнадёжной реальности появилось хоть что-то хорошее. Недавно в соседнюю палату привезли мальчика. Ему всего десять, но он почему-то уже здесь. Он тихий и спокойный. Правда иногда на него что-то находит, и он начинает быть себя всем, чем только попадётся под руку. Поэтому он всегда весь в царапинах, ссадинах, бинтах и ушибах. Ни я, ни он не говорим. Но мы отлично понимаем друг друга без этого. Он хороший. Такой маленький и хороший. Он заставляет меня снова улыбаться.
20.02.10.
Сегодня на удивительно хороший день. С самого утра в окно моей палаты светит солнце. Оно ещё не такое яркое и тёплое, как хотелось бы, но его светлые лучи меня радуют. После обеда мы с мальчиком рисовали у меня в палате. Нам разрешили больше проводить вместе времени, кажется, они считают, что это помогает нашему с ним лечению. Глупые, как будто есть лекарство от болезни под названием «жизнь» кроме смерти… Мы сидели вдвоём с мальчиком за столом в моей палате, и я рисовала ему солнце, цветы. Потом он попросил нарисовать меня свою маму. Я улыбнулась ему и согласилась. Сейчас рисунок уже закончен, и, думаю, вышло очень похоже. Здесь, она тоже улыбается, как и я, когда смотрю на него. Последнее время она меня не навещает. Иногда приезжает папа, привозит что-нибудь вкусное, а иногда и что-нибудь красивое. Цветы, например. И всегда непременно только пурпурные розы. Он знает, что я люблю только их. Завтра мы с мальчиком собираемся устроить одну интересную игру. Думаю, будет очень весело. И будет ещё один повод для улыбок.
25.02.10.
Мы так и не поиграли. В ту ночь у него опять случился приступ, и он проткнул себе глаз карандашом, который незаметно взял у меня из палаты.
04.03.10.
После того как не стало мальчика, жизнь моя снова стала однообразной и тусклой, как стены этой противной больницы. Всё как обычно. Угрюмые врачи, слишком любезный надоедливый психолог, иголки, таблетки, противная больничная еда и единственное спасение – окно. Сегодня я как обычно наблюдала из окна за улицей и вдруг у дверей больницы (моё окно выходит прямо на парадный вход) увидела дымчатого котёнка, которого все кормили, давая ему хоть как-то выжить. Он мне так напомнил моего тёмно-серого кота, что на глазах навернулись слёзы. Глазницы сразу зажгло. Когда в палату вошёл психолог с очередным своим бредом, я спросила, могут ли мне разрешить выйти на улицу, посидеть немного с котёнком. Видимо, мои сверкающие глаза и печальная улыбка его так растрогали, что он, немного подумав, разрешил. Ура! Завтра меня выпустят на полчаса на улицу, и я смогу немного поиграть с котёнком. Я назвала его Оливером. Был мультик такой. Оливер и Ко. Он про бездомного маленького котёнка. Поэтому этот дымчатый клубок стал для меня Оливером. Теперь так хочу завтра, что сегодня даже приму все лекарства и лягу спать пораньше. Ух, скорее бы завтра!
Эпилог.
5 мая 2010 года она, сбегая по лестнице, чтобы выйти на улицу к котёнку Оливеру, поскользнулась на луже масла, пролитого с утра одной новенькой медсестрой. На следующий день в газете появился некролог с фотографией улыбающейся девушки с большими счастливыми глазами. Больше она никогда не улыбнётся. Спокойной ночи, милая.
Полина, очень грустная у Вас история. Очень страшно, когда единственным выходом из ситуации человек считает смерть, стремится покинуть этот мир, надеясь прекратить душевную боль. Но никто ведь не знает, что там, за гранью, и будет ли ТАМ покой.
Добавлять комментарии могут только зарегистрированные пользователи. [ Регистрация | Вход ]
