ПРОЗА

В парилку зашёл круглолицый статный мужчина в войлочной шапочке и, громко прихлопнув за собой дверь, задорно спросил:
- Парку - то поддать, мужички?!
Мы с Лёхой, переглянувшись, пожали плечами, а мужичок, что парился рядом с нами на верхнем полке, озорно и громко, не переставая хлестаться веником, прокричал:
- А ну-ка, родимый, поддай!
Пар вырвался из каменки , как из драконьей пасти, и обдал всех ядреным жаром.
Я, непривычный к таким экзекуциям, прекратил орудовать веником и спустился ниже, на средний полок. Дружок Лёшка, напялив шапку на уши, остался наверху, но хлестаться стал менее ожесточённо; как, впрочем, и сосед-парильщик, что просил поддать парку.
Круглолицый с лёгкостью юнца заскочил на верхний полок и , усевшись там, благостно протянул:
- Э-эх! Хорошо-то как!- А потом, многозначительно подняв вверх указательный палец, продолжил, - Баня – это здоровье, мужики! Баня - это больше, чем баня!
Через пару минут он стал похлёстывать себя веником.
- Не-е, мужики, как хотите, но надо ещё парку поддать!
Плехнув в чёрную пасть каменки несколько ковшичков кипятка, круглолицый снова взлетел на верхний полок, где, кроме него, уже никто усидеть не смог. Но и уходить из парилки никто не собирался: во-первых, и ниже, при такой жарище, можно было париться; а во-вторых, уж больно хотелось позабавиться действом этого заядлого парильщика. А парился круглолицый ухватисто и симпатично: хлестался веником с наслаждением, играючи, покрёхтывая и восторгаясь паром.
- Эх, парок хорош! Эх, хорошо! Эх, кра-со-та!
Ещё поддав парку, круглолицый остался в парилке один: никто не в силах вытерпеть такое пекло.
- Да-а, силён мужик: такой пар держит!- уже в предбаннике восторгаюсь я, измождённо откинувшись на спинку дивана и ощущая необычную лёгкость своего тела.
- Да уж, Коля в этом деле мастак,- подтверждает Лёха, открывая запотевшую бутылочку холодного пива.
- Знаком с ним?
- Да так, немного,- отмахивается Лёха.
С Лёхой Евсеевым я дружу почти всю сорокалетнюю жизнь, почитай с детсадовского возраста. Всякий раз, когда я приезжаю в родной Энск, он зазывает меня и других школьных товарищей в баню на посиделки, да и попариться заодно.
- Что-то сегодня никто не пришёл: ни Саня Бубнов, ни Толян,- удивляется Лёха,- хотя обещали.
- А Зуич где?
- А ты что – не знаешь?- удивлённо смотрит на меня Лёха.- Он, ведь, после инсульта отойти не может. Допился «палёнки», что тряхнуло его. Такой мужичина здоровенный, а и то - эта дрянь свалила! Я его, как не встречу - всегда он бухой, рот корытом. Толдычел ему: прекрати, Зуич – тряхнёт! Да разве он слышал?
А Дёму помнишь? Он помладше нас года на три. Нет его больше! Допился до церроза… Недавно похоронили. А ведь и сорока лет ему не было.
- Да-а, дела! Не знал я про них.
- Эх, Серёга, да сколько уже друзей–товарищей там! Идёшь по кладбищу – вот они! Сам знаешь: Муха по пьянке под поезд попал, Макар спьяна в доме сгорел, - Лёха загибает пальцы,- Саня Сокол замёрз, Семён повесился, когда похмелится не дали… Да разве всех перечислишь! Я и сам - то мог быть там: через день, да каждый день в угаре пьяном ходил. Это сейчас от пьянок откинуло, а и то порой - так задвину, что мало не покажется.
Лёха отчаянно махнул рукой и замолчал, отвернувшись к окну.
Мы оба молчим. У меня перед глазами лица друзей. И они всё те же – юные, озорные, с искринкой в глазах. А в голове банальная, заезженная фраза: «Не верится, что их нет».
А ведь их - нет!
- Эх, мужики, баня – это, я вам скажу, как церковь для тела!- слышится жизнерадостный голос круглолицего парильщика.
Пройдя мимо нас, он устало плюхнулся на широкую скамью и блаженно растянулся на ней. Капли воды и пота, стекая по золотой цепочке, собирались на огромном кресте, свисающем с его пунцово-красной шеи, и ритмично тюкали о кафельный пол.
- Эх, хорошо!- наслаждался торжеством тела круглолицый, утомлённо растягивая слова. Отойдя от истомы, он приподнялся.
- А я, братцы,- обратился он, то ли к нам с Лёхой, то ли ко всем присутствующим,- почитай, каждый день в баню хожу. Баня – это здоровье. А здоровье – это что?... Здоровье – это суть человека! Нет, конечно, душа тоже не менее важна. Даже, если задуматься, и более значима, чем тело… Для душевного равновесия нужно в церковь ходить. Я по воскресным дням и по праздникам непременно хожу: и службу отстою, и помолюсь, и покаюсь. Но баня – это тоже святое! В здоровом теле – здоровый дух!
Для убедительности круглолицый постучал себя в грудь кулаком и широко улыбнулся. В наших глазах заиграли блики от его золотозубого рта.
Немного остыв, он поднялся со скамьи и подмигнул нам с Лёхой:
- Ну что - продолжим праздник тела, мужики?!
- Нет, мы пас. Уже отпарились,- ответил за обоих Лёха.
« Цельная натура; харизма так и бьётся наружу»,- подумалось мне , когда круглолицый скрылся за дверью в моечное отделение.
- Лёха, а что это за мужик? Интересная личность. Ты его, вроде, Колей назвал?
- Коля это, - утвердительно кивает Лёха,- фамилии не знаю, а «погоняло» у него одно – Коля Могила.
- Эх ты! Это чего ж так, мрачно-то?
- А как иначе. Народ клички в самое «яблочко» даёт. Спиртом палёным этот гусь торгует. Не один год промышляет.
Мы вышли из бани с ощущением чистоты и лёгкости тела. Но внутри эти ощущения не срастались с чем-то грязным и неприличным, как мутные капли пота на золотом кресте у Коли Могилы.
- До встречи. Звони иногда,- протянул руку Лёха.
- Позвоню. Увидимся ещё,- попрощался я.