ПРОЗА

Прошло около года, как участковый Литвинов помирил «несведённых» и проживающих вместе почти полвека супругов Лебедевых. Ссора их, перешедшая в рукопашную, произошла из-за разности во мнениях – что и где высадить на огороде.
В их доме он стал частым гостем. Нравилось ему, идя вечером, после суеты милицейского дня, зайти в этот уголок простого житейского благополучия на окраине городка. Увидев в калитке Литвинова, Ульяна Егоровна – дородная, высокая старуха - громко охала: «Ох, милок пришёл!», а затем звала мужа – невысокого, «ладного»старика : «Фролыч, что ж ты не выходишь? Полномочный пришел, а ты сиднем сидишь». А потом, пока Егоровна суетилась по хозяйству, они сидели с Фролычем, рассуждая о местных и мировых проблемах. Егоровна накрывала на некрашенный, сбитый Фролычем бог знает, когда стол, оладьи, различные варенья и старинный «дедовский» самовар. При виде его Литвинов пребывал в полной безмятежности, забывая, что ещё нужно зайти в отделение. И думалось ему, что это лучшее место на земле, что эти люди самые близкие свете.
Однажды, завернув к ним, Литвинов удивился – во дворе его встречала не Егоровна, а Фролыч, который стоял возле калитки и как будто поджидал встречи.
- А где же Егоровна?
-НЕ будет её больше!- с вызовом ответил тот,- А тебя что ж- соседи прислали? Уж дозвонились.
- Да ни кто мне не звонил. А что случилось, Фролыч?
Фролыч молчал. Зайдя в дом, Литвинов понял, что дед пирует. На стоял холодец в трех оловянных мисках, огурцы, квашеная капуста в тарелке, а нарезанный хлеб лежал на всех углах стола. На середине стола красовался графин с запашистой настойкой. Явно, стол накрывала не Ульяна Егоровна.
Литвинов, сославшись на сытость , отказался от угощения и молча выжидал рассказ Фролыча. Тот «клюкнул» рюмку своей едрёной настойки, а потом стал рассказывать.
- Было это давно, в пятидесятые годы. Молод я был. А жили мы не в городе, а в Почине, село такое. Был я лихой парень, да ну, мужик уже - с войны пришел. Баба, дочь, два сына – всё как приходится. Мужиков мало в селе, а бабы как глашённые - голодные до мужиков-то.
Я, дурень, на гармони сыграть могу, батя ещё научил. А с войны трофейную привёз. Эх, играл я на той гармошке немчурской - огонь!
Всё село гуляло. Да что говорить-то… Нюрку я на посиделках заприметил (тогда её Анюткой звал), погуливать стал. А моя ревнует: «Хватит, бабник, всех веселить! Ты мой! Никому не отдам!»
В общем, надоела ей моя гулянка. Хвать она мою гармонь, пока я в поле – и в район! Я еду на тракторе домой на обед, а мне бабы судачат, да с выпендрёжем: «Ульянка-то в город подалась, гармонь твою продавать, догоняй родимую».
Эх! Заметался у меня огонь в глазах. Дороже жизни – гармошка была. Ведь, почитай, как в сорок третьем, в блиндаже немецком нашёл её, так она со мной и прибывала. Да как нашёл? Не нашел… Это ведь не гриб в лесу найти. Три дня мы ту высоту брали. Наш танк в первый же день подбили, так мы с пехотой в окопах и застряли. Со счёту сбились сколько раз поднимались в атаку, да меж трупов, по кровушке отползали назад..Как я там уцелел до сих пор удивляюсь.
А и потом- ведь сколько вёрст проехано-протопано до Германии! Сколь дружков сгинуло, сколь машин поменял, сам был ранен, а она – целёхонька, гармонь-то!
Только не догнал я Ульянку. Успела она в город уехать.
И тут - Сергей Фролыч достал из под стола гармонь:
- Да-да-да, да-да-да …
Ох, и жизнь гребла меня!
Раскинув и сжав меха, он поставил гармонь на прежнее место.
- Так значит, не продала её, Сергей Фролыч? Гармонь-то сохранилась.
Фролыч ахнул ещё рюмку и, помолчав, досказал историю.
- Моя баба в город уехала ... картошку продавать, а в придачу и гармонь мою. На рынке гармонь взяли сразу, а картошку ешё полдня продавала. А потом жаль её одолела, вспоминулась ей вся наша жизнь - как Серёжка да без гармошки. Побежала она гармонь мою выручать. Пометалась по базару, к одной тётке, к другой - кто чего скажет. Одна-то и говорит: «Там, мол, и там гармонь-то твоя». Ульянка туда. В дом забежала –кричит:
« Отдайте гармошку мужика моего! Отдайте, а то он сам ступится! Ему гармонь жизни дороже».
Поняли её хозяева, отдают гармошку. Моя дура даже за стол с ними села. Тот мужик за примирение и плясовую сыграл и рюмку налил.
Моя приехала радостна – и деньжат за картошку несет, и крупицы разной, и гармонь мою. Даже четвертушку мне прихватила, чтоб я не гонял её и подобрел. А я то ждал её сам не свой, уже пару стаканов приложил. Вижу, идёт моя с горочки, а за плечами гармонь.
« Эх, развернись душа!
За плечами нигроша!»
Кинулся я к ней . «Эх, Улюшка моя, эх, родная!» – целую, а сам гармошку с плеч её снимаю, на себя примеряю. Глянул на гармонь-то, хоть и пьяный был – не моя! В глазах всё почернело, тверёзый стал.
- Куда, дура, гармонь дела?!
- Так вот она… - лепечет баба.
Эх, получила она у меня! Но не со зла, а по правде дела! Да куда же деваться – не возвернёшь гармонь-то мою. Подменили. Теперь и эта родной стала, хотя первая получше была.
Сергей Фролович замолчал и, медленно растягивая меха гармони, затянул
что-то заунывное. Литвинов прервал его, положив руку на плечо:
- А что один- то гуляешь? Где Егоровна?
Фролыч помолчав, сказал коротко:
- В бане она заперта , - подкрепив ответ ударом кулака по столу, – хотела и эту радость от меня унести, продавать затеяла. Причину спросишь? По причине моей соседки, у которой гуляли на этот Новый год. Почудилось ей, что я полюбовничал с той, глаза в глаза смотрел. Но в этот раз я гармошку перехватил, на рынке за руку поймал. Она уже приценялась, сколь стоит моя радость. Да не успела! Пусть теперь в баньке посидит, подумает. Я её на замок закрыл. Вначале орала, потом плакала, а теперь молча сидит. Почитай с час, а то и полтора…
Фролыч, помолчав, подытожил:
-Да ладно, жаль мне её, иди уж отпусти! А то мало ли что? Пропаду без неё.
Глаза у него замокрели и он отвернулся в сторону.
В сумерках, под заунывную мелодию гармони Литвинов прошёл в дальнюю часть огорода, к бане и открыл дверь.
Очнулся он не сразу. В глазах было черно минут пять. Ульяна Егоровна ухнула его по голове от всей своей обиды еловым поленом, приняв Литвинова за своего обидчика- муженька.
Ощупывая большую кровоточащую шишку на голове, Литвинов понял, что в отделение он сегодня не пойдёт.
« Вот это – Любовь!»- подумалось ему. А вслух произнёс:
- Ты уж, Егоровна, гармошку-то больше не тронь. Не сможет, ведь, Фролыч без неё прожить…– И, уже улыбаясь, и поглаживая шишку, добавил, - Да и без тебя тоже.