На скамейке, у заросшего сиренью палисадника Зоськи Почтальонши, где обычно собираются на вечерние посиделки немногочисленные жители деревни Улемье, скучают, вяло обсуждая сериалы и погоду: сама Зоська – сухонькая, вёрткая старушка, и её соседка-подружка Петровна. - Духотища-то какая,! В мареве всё, да и кости ломит – видать, дожжю к ночи нагонит. - Так-так, Зосюшка. Посвежеет хотя б. - Эвон-эвон, Петровна, Вадька Аргентинец идёт,- оживляется Зоська, примечая приближающегося к месту деревенских посиделок седовласого статного мужчину в чёрной одежде. - Смотри-кась, седой уже! Видать, жизнь-то нелёгкая в ихней Аргентине,- осматривает мужчину Петровна, подталкивая соседку локтем. - Ты на себя-то глянь, карга старая! Да он почти ровесник нам, а смотри, как хорохорится, по-теперешнему одевается: не ровня нашим-то деревенским мужикам – развалюхам. - И то правда. А ведь помнишь, в молодости? – балагуром чернявым был. Эх, и здорово он на гитаре играл! А ещё без устали байки травил про страны заморские, далёкие. - Недаром на край света его занесло, в Аргентину энту. Вадька Игнатов покинул родное Улемье сразу после восьмилетки. Поступив в мореходное училище, он, как и мечтал, на всю жизнь связал себя с морем. Но романтика морских путешествий постепенно, с каждым рейсом, угасла, а ей на смену пришло житейское зарабатывание на кусок хлеба и на красивую жизнь. В Улемье, к родителям, Вадька заглядывал во время длинных моряцких отпусков лишь на денёк-другой, проездом на Южные курорты. Приезжал он всегда красавцем, одетым в импортные шмотки, с заморскими, в ярких обёртках, подарками для родителей и родичей. Исправно, каждый месяц, он присылал родителям денежные переводы, немалые по деревенским меркам. Слух о Вадькиных переводах разносила на всю округу сорока-почтальонша Зоська. Сыновьей заботой всегда любил прихвастнуть в разговоре его отец. А мать гордилась своим Вадичком, единственным их сыночком, и тихо молилась по вечерам за его здоровье перед старинной родительской иконой. -Здравствуйте, бабоньки,- первым поприветствовал посиделок Вадька, приподняв шляпу. Бабы вразнобой поздоровавшись, закивали в ответ. - Вадик, присел бы с нами, - пригласила Петровн.,- Али торопишься куда? - Да, пожалуй, и не тороплюсь. Сами знаете, дом теперь пустой стоит, - вздохнул тот, присаживаясь. - Да уж, горюшко: год как не стало Панюшки, царствие ей небесное!- запричитала Зоська,- И батюшка твой на погосте уж третий год, почитай. - Вот, сходил в сельсовет: документы родительские забрал,- кивнул он на стоящий рядом чемоданчик,- да зашёл на кладбище, спроведал их. Спасибо вам, что за могилкой ухаживаете, что всё по-людски сделано: и кресты, и оградка поставлены. - Так ведь, не чужие они нам, улемские. Всю жизнь рядом прожили,- поясняет Петровна.- И похоронили всем миром. Знамо, что не поспеть тебе с Аргентины энтой. - Саныч, председатель, молодец у нас: и адрес твой сыскал, и телеграмму послал. Получил телеграмму-то? Вадик кивает головой: - Получил. Через месяц после смерти нашла меня телеграмма. Я ведь там на одном месте долго не засиживался. Работа с разъездами была. За восемнадцать лет всю Аргентину исколесил. -А что ж в Аргентине-то хорошо живётся?- интересуется Зоська. - Да по-разному, не хуже чем в России. Я бы даже сказал – легче живётся: люди там хоть и бедные, но приветливые, улыбчивые, терпеливые. Особо и не кручинятся, что в нужде живут. -Так-так, - закивали бабы, с интересом слушая Аргентинца. - И специалистов, как я, там ценят. Я ведь связистом всю жизнь: и на флоте, и там, в Аргентине. А раз ценят, значит, и оплата, соответственно, не- плохая. -Что ж, разбогател, поди там?- интересуется Зоська,- Или как? -Да не бедствую,- улыбается Вадик. -Знаю-знаю: хорошие переводы присылал родителям – и как в море ходил, и потом. Я ведь всю жизнь на поштампе отработала,- затараторила Зоська и, язвительно улыбнувшись, добавила:- Только, что-то с Аргентины-то редко слал. - Ладно тебе, балаболка почтовая!- шикнула на неё Петровна,- не обижайся, Вадик. Она всегда такая – без ума скажет, не подумает. Жили твои родители не бедно, без нужды. Мать твоя Панюшка, царствие небесное, всё о тебе разговоры вела, всё рублики твои отлаживала. Не знаю, копила на что или для тебя сберегала. А только всё прахом потом пошло, как страну развалили: и жизнь наша, и денежки скопленные, и … Петровна, задумавшись, замолчала, а Зоська закончила мысль: - Кабы знать, что всё аредом пойдёт, может, родители и купили чего на тыщи-то твои. А так… - Да не мои это деньги!- вспыхнул Вадик и встал со скамейки.- Я ведь хотел спокойную старость родителям сделать… Ладно, пойду я. Второй день уже здесь, а в доме ничего не сделано. - Не обижайся, Вадик. Мы ведь не со зла, если что,- напутствовала его Зоська. Вадик, не оглядываясь, отмахнулся рукой – мол, ничего страшного - и зашагал по ухабистой деревенской дорожке к родительскому дому.
В доме было сумрачно и прохладно, неуютно пахло пылью и подвальной затхлостью. « Что же родители так дом то запустили? Двери наперекосяк, полы скрипучие со щелями в палец, потолки желтые… А ведь я им столько денег оставлял, на новый дом хватило бы, не то что на ремонт». Вадьку свербила мысль обыскать сверху донизу дом. « Не может быть, чтоб исчезли такие деньжищи, - рассуждал он,- ведь родители, видать, особо и не тратились». Но вначале Вадик присел и, положив чемоданчик на стол, стал выкладывать оттуда содержимое. Из полиэтиленового мешочка он вытряхнул на стол письма и поздравительные открытки. Почти на всех отправителем был Игнатов Вадим. Вот она – вся его жизнь! Вадик, слеповато прищуриваясь и направляя конверты к оконному свету, читал едва различимые циферки-буковки на штемпелях и раскладывал письма по годам. Набралась большая стопка из таллинской мореходки, где он в далёкие шестидесятые годы постигал азы навигации и прочие премудрости мореплавателя. Чуть поменьше конвертов из Мурманска, где потом проживал и был приписан к пароходству торгового флота. Были письма с множеством ярких почтовых марок и штампами разных стран, в портах которых приходилось стоять. И лишь несколько с последнего пристанища, из далёкой Аргентины. « Что я там делал? Для чего жил?» Очутился он там, когда всё рухнуло: не стало страны СССР; в одночасье, пока были в море, скопленные годами деньги превратились в копеечный капитал; на судне стали жить впроголодь – денег на горючку, еду и зарплату «родное» пароходство перечисляло – мизер (да и то - с задержками). И Вадик тогда принял решение. Сойдя на берег в одном из аргентинских портов, где второй месяц дожидались денег для дозаправки, он остался там строить новую жизнь, оборвав на долгие годы почти все связи с родителями и бросив жену. С ней его, в общем-то, ничего и не связывало. Разве что – штамп в паспорте СССР (которого больше нет) и загранпаспорт, ради которого он, чтобы ходить в загранплаванье, когда-то быстренько познакомился и женился на смазливой пустышке. Детей им Бог не дал. И в этом Вадик чувствовал облегчение и невиновность свою: не пришлось бросать. « А впрочем, чего это я винюсь? Жил, работал, пользу приносил, родителям помогал…» Сложив письма обратно в пакет, Вадик полистал документы на дом, сберкнижку на имя матери со смехотворной суммой на счёте и квитанции его денежных переводов родителям. Почувствовав усталость от нахлынувших за этот день забот и воспоминаний, он закидал все бумажки в чемоданчик и прилёг на оттоманку. Ещё не вечер, а за окном помрачнело, ветер задребезжал стёклами дряблых оконных рам, застучал печными задвижками, а потом, с нарастающими раскатами грома, темень разорвалась яркими вспышками молний. Дождь, вначале осторожно, а потом настойчиво и яростно забарабанил дробью по стёклам. Заоконная сырость проникла в избу, и запах затхлости стал более отчётливым. К звукам дождя и грома добавилось ритмичное постукивание сверху, в потолок. «Крыша течёт»,- решил Вадик, а когда осмотрелся, увидел, что с потолка капли дождя беззвучно падают на цветастое покрывало родительской кровати. Он сдёрнул с кровати покрывало и матрац, чтобы подставить под дождевую капель тазик, и вдруг увидел, что у изголовья лежит серый холщовый свёрток. Вадик поднёс его к носу и принюхался. « Вот откуда несёт!»- он стал с брезгливой осторожностью разворачивать свёрток. Оттуда на пол посыпались разноцветные бумажки: красные советские червонцы, синие пятирублёвки и зелёные трояки. От неожиданности он взбрыкнул руками и выронил свёрток. Вадик присел на корточки и уставился на эти никчёмные бумажки, доставшиеся от него родителям, а потом, встав на карачки, беззвучно заплакал, сотрясаясь всем телом, подвывая и скуля от бессилия что-то изменить.
