Синяя извилистая тень поезда неустанно вихляет рядом с нами вот уже несколько часов. Предзакатное сентябрьское солнце постепенно вытянуло её до невероятных размеров и теперь, временами, она накрывает даже золотисто-рыжие перелески и невзрачно-серые строения, мелькающие за окном нашего купе. Соседи по купе, убаюканные монотонным покачиванием вагона и однообразием вагонной жизни, уснули. Посапывает на нижней полке и мой племянник Ванька. «Вот бы и всю ночь так. Уж днём то я его не прогляжу, а к вечеру на месте будем». Тихонечко спустившись вниз, я вышел из купе, чтобы проветриться и перебить сон. Купейный проход, то наполнялся мерцающим игрищем солнечного света, то полностью мрачнел в тени придорожных ёлок. Словно вытянутая вечерним солнцем тень, накрывала меня история Ванькиного путешествия к морю.
Сызмальства стали замечать за Ванькой странности. Да так слух и пошёл: «Не от мира сего малец». Ничего не утаишь в лесном поселке, где каждый про каждого всё до третьего колена знает. При слове «лес» Ванька закатывал такую истерику, что верилось - горе его неимоверно и искренне. Всхлипывая и утирая пятерней слезы, он голосил, притопывая и завывая: -Не пойду!.. Не-е-е пойду! Сами свои ягоды собирайте! Не пойду-у-у! Не пойду-у-у! Родители при виде убитого горем ребенка уступали: отец, хлопнув дверью и матюгнувшись, выходил во двор, а мать прижимала его к себе. -Успокойся, Ванечка! Ну, его – этот лес. Сиди дома. -Нет, я лучше на «железку» пойду, поезда посмотрю, - успокаивался Ванька, поняв, что сегодня не будет лесных мучений. Так и повелось: пока родители в лесу промышляют, а соседские пацаны окуньков ловят да грибы собирают, Ванька на «железке - поезда смотрит». Там он пристально наблюдал за работой дорожников и за проходящими поездами. А самым верхом его восхищений был случай, когда машинист тепловоза (а может, его помощник) вылез из кабины и, улыбаясь, похлопал Ваньку по плечу: -Ну, большеглазый, ты уж поглядывай здесь! Вижу тебя не первый раз – смена растет! -Дяденька, возьмите меня! Вы ведь в Архангельск? А я обратно на онежском вернусь, он у нас в одиннадцать вечера. Когда машинист, осмотрев сцепку, быстрехонько, ни слова не говоря, залез в свою кабину, у Вани потемнело в глазах. Он кричал так, что слышала вся округа: -Дяденька, возьми-и-и! Дя-а-а-денька! Дя-день-ка! Проводники и пассажиры, проезжающего вдоль перрона поезда, удивленно и жалобливо смотрели на Ваньку. -Ну и ладно, - бурчал он, успокаиваясь. Ведь по-настоящему не в Архангельск нужно ему. Там Ванька был уже множество раз, приезжая с мамой продавать грибы-ягоды. Ему всегда хотелось убежать с рынка и очутиться на вокзале. Ведь там поезда идут на юг, на Москву, а потом… «А потом я доберусь к морю», - не раз мечтал Ванька. Море!.. Не холодное - Белое, а Черное! Да одни названия, там какие – Туапсе, Геленджик, Феодосия, Батуми! Сколько раз он с восхищением перечитывал эти слова в атласе России! А еще, Ванька точно знал, что жить там легко и просто. Там не нужно ходить в лес. Фрукты и овощи там растут везде. В крайнем случае – можно подработать в порту или на железной дороге. А можно, ведь, попросту попросить у отдыхающих там богатых людей, и они дадут денег; и их будет больше, чем у мамы с папой, которые добывают эти бумажки, мучаясь с рассвета до сумерек на «железке», на вырубках, да болотах. Уже четырнадцатый март минул в Ванькиной жизни. План побега и путешествия «на юга, к бирюзовому морю» постоянно дополнялся и созревал.
Ванька убежал из дома, как и задумал, во время весенних каникул, после своего дня рождения, когда к денежной «заначке» прибавились подаренные рублики. Путь его лежал через Москву. Москва - город большой и шумный. Ещё на вокзале, толпы озабоченных и неприветливых людей удивили и обескуражили Ваньку. Москва закружила его в рокочущем водовороте бесконечных улиц. Лишь на исходе следующего дня он добрался на Курский вокзал, откуда поезда уходят на Юг. Окучив из карманов копейки и рублики, Ванька понял, что Москва слизнула почти все его сбережения в один присест и путешествие к морю срывается. -Ну что, парень, перекусим? – весело спросил Ваньку, смотрящего на витрину буфета, золотозубый дядька в черной кожанке и с синими «перстнями» на пальцах. В нелюбезной, равнодушной Москве это был первый человек, заговоривший с ним столь приветливо. - Перекусим,- кивнул Ванька. -Откуда ты, бедолага? Как зовут? – поинтересовался золотозубый, выкладывая на картонную тарелку беляш и котлету в тесте. -Так, из-под Архангельска, дяденька. Поселок Ломовое - слышали? - А как же! Бывал я на ваших северах. Познакомившись и узнав о Ванькиных затруднениях с финансами, он предложил подработать на жизнь. -Мне бы только до моря добраться. Я уже подсчитал – тысячи рублей хватит. Да это - не проблема, Ванюха! Пару дней поработаешь – и поедешь в теплые края, к морю Чёрному. Эх, и я бы махнул с тобой. -Поехали!– искренне выдохнул Ванька. -Вначале подработаем. Выйдя из вокзала, золотозубый подошёл к «жигуленку» и, перебросившись парой фразами с водителем, обратился к Ваньке. -Ну, давай, Ванюха. Дядя Коля тебя довезет и устроит. А я потом подъеду. На заднем сиденье, в теплом салоне «жигуленка» Ваньку быстро укачало. И виделся ему чудесный сон. Он идёт по залитой солнцем алле вдоль диковинных зарослей кустов, кипарисов и пальм. Изумрудная аллея упирается в бирюзовое, искрящееся море, а оно вдалеке, на горизонте сливается с лазоревым небом. А он бежит к морю! Нет, не бежит – летит! Летит к морю, среди этого сказочного великолепия. Море! Вот оно – совсем рядом! Только стая чаек летает над Ванькиной головой и жалобно стонет. До моря не долететь – скала впереди! -Эй, страдалец, просыпайся, приехали, - толкнул в плечо водитель.
В ангаре, куда привел его водитель, было с десяток двухъярусных нар. Встретил их там лысый двухметровый битюк мрачного вида, лет сорока. -Туда, пацан! – показал он Ваньке пальцем на второй ярус нар. Ванька залез туда и притих. К вечеру в ангар пришли его обитатели – усталые и грязные. Они молча умывались над тазиками, поливая сверху друг на друга из банки, а те, до кого не дошла очередь, блаженно раскинулись на своих койках. Зашел лысый битюк и бросил на стол несколько пачек сигарет: -Курите, черти. Сейчас жрачка будет. Все кинулись к столу, но Лысый прикрикнул: -Будет бардак – отберу сигареты! Старый, разберись. Мужичок в замызганной камуфляжной куртке открыл пачки с сигаретами и стал разлаживать их на несколько кучек, видимо, по числу обитателей этого жилища. Ваньке стало страшно, он стал понимать ужасную неотвратимость своего положении: «Здесь я никто, а может быть, и хуже…» Когда принесли «жрачку», и не выносимо сладко запахло щами и жареной рыбой, Ванька слез с нар. Он осторожно, не поворачивая головы на едоков, сел на скамью возле трапезного стола. -Ты ащо не заработал, пацан, - толкнул его локтем сосед. Ванька встал и хотел уйти, но властный голос мужика в камуфляже вернул его на скамью. -Сядь! Посуду возьми в тумбочке, возле койки. Отужинав, испив крепко заваренного чайку («чефиру»), обитатели этого пристанища блаженно задымили и стали перекидываться между собой односложными фразами: К Ваньке, который за всем наблюдал с верхнего яруса койки подошёл Старый: -Откуда будешь? Как звать? Познакомившись, и, объяснив Ваньке, что завтра у него трудовой день, Старый присел на свою койку. Он, охватив большими жилистыми пятернями опущенную голову, сидел, покачиваясь в такт своей, никому не слышной, музыке. Прошла неделя. -Не пойду! Не пойду-у-у! Сами свой лес пилите! Не-е пойду-у-у! -Да, он не в себе, Старый. Надо командирам сказать, а то из-за него влетим. После доклада лысому битюку, и серьезного, вплоть до пинков, разговора, Ваньку из лесопилки перевели в уборщики. Утром он должен был вынести бак с испражнениями, потом принести воды на кухню, подмести и сделать влажную уборку в спальне. Долго этого вытерпеть Ванька не смог. Через неделю, когда ранним утром Старый стал его поднимать, все обитатели этого пристанища услышали истошный крик: -Уйди-и-и! Не-е-е-ет! Не пойду-у-у! Лысый бил Ваньку долго и не торопливо, на глазах у всех; наслаждаясь своей властью, беспомощностью пацана и безропотностью остальных рабов. Вечером лысый битюк и Старый сняли Ваньку с нар. Они подвели его, едва переступающего ногами, к знакомому грязному «жигуленку». -Выкинь где-нибудь! – услышал, как во сне, Ванька. Ванька очнулся утром. Было холодно. Трава вокруг него была белесая от инея. И вдруг… Он услышал любимый с детства шум железной дороги – перестук колес и натужные гудки тепловозов. Один Бог ведает, как он вышел на станцию. А на перроне – его, избитого и грязного, сразу увидели местные дачники. Сердобольная бабка Вера, коренная москвичка, проживающая на даче большую часть года, привела его в свой дом. -Что же ты, голубок? Откуда ты? Звать как?- всю дорогу причитала и расспрашивала она. Неделю отхаживала бабка Вера Ваньку. Он стал приходить в себя, но все происходящее не укладывалось в его планы. Денег на билет у бедной пенсионерки, живущей дарами огорода, не было. К тому же скоро могли нагрянуть его родители, которым бабка Вера написала письмо. Планы и мечты срывались! А ему нужно попасть к бирюзовому штилю Черного моря, под разноцветье южной природы. И решение пришло. Прогуливаясь возле вокзала, который был в двух шагах от бабки Вериной дачи, Ванька сразу понял – это единственный шанс. -Поезд на Адлер заминирован. Скоро нажму кнопку, - сообщил он по телефону «02». Ванькины мысли бежали быстро: «Поезд остановят на час-другой, у всех паника, а я проберусь в плацкартный вагон, смешаюсь с народом и спрячусь. Пусть даже в туалете или на багажной полке…»
Ваньку после детского приёмника-распределителя отправили на обследование в психиатрическую больницу. В кабинете «психушки» сухонький пожилой врач встретил меня равнодушным «Присаживайтесь». Он без эмоций, занудно-казённым языком, всё время, поглаживая и рассматривая свои ногти, поведал мне, что Иван оказался в его владениях, «согласно постановлению следователя», что « у Ивана есть явные отклонения от нормальных, общепринятых норм поведения» и, что « нахождение здесь – это лучший вариант, освобождающий Ивана от наказания». Всё было разумно и правильно. Привели Ваньку. Я увидел его вспыхнувшие глаза. -Дядя Серёжа, вы заберёте меня отсюда?- звучно зашептал он, подсаживаясь ко мне на диван. -Через месяц-другой, дружок!- ответил доктор, увидев мою заминку. Ванька, приблизившись ко мне, стал шептать тише. -Они думают, что я дурак: ну и пусть думают. Так и ломовские думали, и бандиты, и менты. Сами они такие. Им не понять: почему я хочу к морю. Он замолчал, в нерешительности потупив глаза вниз. -Почему же к морю?- так же шёпотом спрашиваю я и осознаю глупую некчёмность своего вопроса. Ванькин взгляд блуждает по серым стенам кабинета и останавливается на кусочке голубого неба за решётчатым окном «психушки». -Не знаю. Это, просто, мечта.- Его большущие серые глаза, блеснув голубым отсветом неба, умоляюще и с надеждой смотрят на меня.- А, может, вместе поедем? Поехали?!
И вот мы едим. Позади вокзальная толчея, искренние и наивные, до слёз, Ванькины воспоминания о своих скитаниях. Ночь за вагонным окном. Вернувшись в купе, я впотьмах, крадучись забираюсь на свою полку. «Довезти бы мальца!» Эта мысль укладывается в ритм стучащих колёс и повторяется под мерное покачивание вагона. « Съездим ещё на Чёрное море, какие твои годы,- пообещал я, забирая Ваньку из «психушки»,- Махнём куда-нибудь в Крым: мне там нравится». Утро. Я, а за мной Ванька - спускаемся по узкой тропинке к морю. Оно устлано золотистыми бликами от огромного ярко-рыжего солнца, выползающего из-за далёкой прибрежной горы. -Эге-гей! Лю-юди! Проснитесь!- Кричу я, выплёскивая свою безудержную радость. -Ванька, посмотри: как здорово! Какая красотища вокруг! В ответ ни звука. Я оглядываюсь: нет Ваньки. А на камешке, возле тропинки, сидит благообразный старик с высоким лбом мудреца и аккуратной седой бородой. У него на коленях раскрытая книга. Я заглядываю туда, а там незнакомая мне письменная вязь, то ли арабская, то ли древнееврейская. -Вы не видели мальчика?- обращаюсь я к старику. Старик продолжает водить пальцем по книге и что-то бормотать, но я явственно слышу последнюю фразу: -Опять потеряли человека. Все такие правильные и важные; некогда остановиться, оглянуться и прислушаться к звукам души человеческой. -Вы мальчика не видели?- почти кричу я, решив, что старик глуховат. -Не видел,- спокойно отвечает тот, проткнув меня ясным, не старческим взглядом, - но здесь всё сказано. \ И он, перевернув несколько листов, тычет пальцем в книгу. -Я не знаю этот язык. -Язык у всех один,- он, улыбаясь, протягивает раскрытую книгу,- Возьми и читай! Я беру книгу. И, впрямь, всё понятно: «Спроси себя: не приравнял ли понятие «жизнь» к «выживанию»? есть ли место в ней наивным и светлым мечтаниям?» Я отрываю глаза от текста, что бы спросить старца: а причём тут эти философские вопросы? Вокруг никого нет, как нет и книги в руках. В запредельном недоумении я оглядываюсь вокруг и прислушиваюсь к каждому звуку. -Ва-анька! Ваню-юша!- кричу я, что есть мочи. И тут я вижу: с высоченного утёса, у подножия которого я стою, катятся камни. «Обвал! Докричался!»- подумал я, испытывая неимоверный страх перед неминуемой и близкой кончиной. У-уф! Утро. Тишина. В окне медленно проплывает безлюдный перрон какой-то станции. -От Няндомы только что отъехали,- зевая, поясняет сосед по купе, увидев, что я проснулся, - минут десять стояли здесь. Не за горами и Ломовое ваше, а там и до Архангельска рукой подать. Я заглядываю вниз, на Ванькину полку. Она пуста.
Ванька снова сбежал, что бы увидать, наконец, море, к которому его почему то тянет магнитом. Пропадёт парнишка или вернётся к папе- маме, не ясно. Многие теперь выживают, не пытаясь даже мечтать о несбыточном. Что толку? А мальчишка, душа птичья, беззаботная, жить на привязи не желает. Серого и пресного не выносит, ему бирюзового хочется, ласкового, вольного. Как - выйдет из него толк, станет он как все - в привычном людском понимании, или останеся романтиком - вопрос. Как часто в последнее время подростки не вынося привычного для взрослых жизненного мрака, покидают своих родителей, взрослый мир, не оставляя никакой надежды. Рассказ меня смутил, заставил лишний раз задуматься и вспомнить свои далёкие мечты.
Спасибо вам за эти размышления о моем рассказе. А мысль этого рассказа укладывается в слова книги протянутой старцем: «Спроси себя: не приравнял ли понятие «жизнь» к «выживанию»? есть ли место в ней наивным и светлым мечтаниям?»
Есть ли в жизни место наивным и светлым мечтаниям? Обязательно. Никаких сомнений. А вот добрался ли Ванька до моря теплого, увидел ли свои "Алые паруса?" Читатель требует продолжения....
