|
Лето было или всё же нет?
Образы порой диктует бред.
Лезет на кафедру лобастый
Пустозвон и педант –
На кафедру докторскую променявший талант,
Лезет с мерзкой гримасой.
И кричит – Я рассчитал всё!
В садах расчётов произрастает истина!
Я утверждаю – скоро свет затмится траурной полосой!
И лоснится лысина.
Другие – доктора и профессора –
Зашумели – Как? Не верим! Быть этакого не может!
А оратор с кафедры возопил – Ура!
Светопреставление чувствую кожей.
СМИ, до сенсаций жадные
Завыли, запричитали. И настали денёчки жаркие.
А поэт лежал на диване под бетоном депрессии
Дома.
Чётко знал – не нуждается мир окрестный в поэзии,
Вспоминал, что не набрать стихов для следующего тома.
По улицам тем временем шагали рядами стройными
Попы в облачениях, миллионеры с корзинами денег,
Интеллигенты – их участь всегда и всем быть недовольными,
Домохозяйки – эти от нечего делать.
Инженеры, давно забывшие, что такое зарплата,
Партийные лидеры – горлопанистые ребята,
Редакторы, оперные певицы, шоумены,
На машинах ехали бизнесмены,
Собиравшиеся скупить сокровища Ойкумены.
Все протестовали против открытия
Лобастого мудреца.
Не хотели, чтоб свет исчезал, кричали.
Звучали разные голоса.
Композиторы музыку сочиняли,
Бравурность которой опровергала возможность траурной полосы.
На башнях, на кирхах, на многих запястьях сверкали
Как-то по-новому, весьма зловеще часы.
Но по утрам на сосудах травы выступали
Капельки зрелой росы.
А днём транспаранты люди несли, плакаты и флаги.
Не работали церкви, рестораны, магазины, конторы, банки.
Торговля по боку, не купишь элементарного: мыла, чернил, бумаги.
Ни помолиться, ни поменять валюту, ни скушать супа из жирной наваги.
Площади и проспекты патрулировали важные танки.
А поэт всё лежал на диване,
Видел строчки – они мерцали в тумане
Метафизическом,
Пока город заходился в экстазе мистическом,
До какого не было дела поэту,
Убеждённому, что никогда не исчезнет солнечный свет,
И не желающему мириться с тем, что лета более нет.
|
|
Сад яблочный. Зима. ВДНХ.
Мичурин чёрный смотрит на дороги,
Их параллели утомляют ноги.
В мозгу ветвится дерево стиха.
Часовню возле сада вижу – вот
Мистически-церковное мерцанье.
А дальше павильоны – эти зданья
Массивны, и любое отдаёт
Помпезным Вавилоном…Повернёшь –
Деревьев будет чёрно-белый остров,
Вороний грай сечёт могучий остов
Реальности, покуда воздух пьёшь.
Зима, считаешь, связана с луной.
Ночной порой медовый лунный пряник
Воздействует, мне кажется, на маятник,
Что замирает, пестуя покой.
Февраль в конце. И по ВДНХ
Привычно ты гуляешь по субботам.
И веришь над тобой текущим сводам
Небесным, что возникли без греха.
А сумеречный час едва ли ждёшь.
Ночной? Конечно! Ибо пряник лунный –
Чуть золотист, мучнист – пожалуй, лучший
Из всех гостинцев. Ты его жуёшь.
Жуёшь своей фантазией опять,
Ему совсем не нанося ущерба.
Действительность, дарованную щедро,
Пристрастно продолжаешь изучать.
|
|
Расходясь с похорон, говорят
О таких пустяках, что нелепым
Предстаёт погребальный обряд,
Разорвавший житейские скрепы.
Или прячут тоску и испуг?
За спиною кресты остаются.
А учитель, товарищ и друг
Не вернётся, как все не вернутся.
Приглушённо звучат голоса,
За оградой мелькают машины.
А сознанье страшат небеса,
И пугают большие глубины.
Потому говорят о семье,
О делах, о грибах, о соседях.
Потому позволяют себе
Раствориться в случайной беседе.
Ибо мучает плотский итог –
Красный ящик и чёрная яма.
И ложится осенний листок
На ступеньку высокого храма.
|
|
Памяти минёров 217-го отдельного отряда разминирования Ленинградского фронта
Уж месяц, как закончилась война.
Пестры вокруг цветочные картины!
Не верится, что эта сторона
Под летними цветами скрыла мины.
«Ах, девочки, смотрите не неё! -
Кричала Зина весело и звонко, -
Твой щуп похож на древнее копьё,
Ты, Лидочка, почти как амазонка»!
«Ты лучше повяжи себе платок,
А то, не ровен час, надует в уши,
Оглохнешь, Зинка, не успеешь в срок
Ты в госпиталь к любимому Ванюше!
Мрачнеет Зина – всех военных ран
Сейчас страшней любимого напасти -
Вернулся без обеих ног Иван…
«Зато живой! А это ли не счастье?!
Зато сыграем свадьбу к сентябрю,
Я выдюжу, неважно, что безногий»!
И смотрит на вечернюю зарю
Девичий взор, и ласковый, и строгий.
Костёр горел над невским бережком,
Огонь лизал берёзовые щепки.
Сидели наши девушки кружком,
Плели венки из солнечной сурепки,
Смеялись у вечернего костра,
И песни пели – добрые, о мире.
И все двенадцать с самого утра
Ушли в поля.
Вернулось лишь четыре.
|
|
А когда на Русь пришла беда,
Вдруг затихли звонкие гармони…
Оскудели русские рода,
Заслоняя бреши в обороне.
В первый год торжествовало зло.
Каждый миг огню и грому внемля,
Сколько воев славных полегло,
Удобряя кровью нашу Землю!
Сыновей, и братьев, и отцов,
Что до дна испили горя чашу -
Сколько пало в битвах храбрецов,
Защищая грудью Землю нашу!
Как далёк был тот заветный май,
Что принёс желанную Победу…
Вспоминай, потомок, вспоминай!
Будь достоин, внук, великих дедов!
Ночь плащом укрыла города,
А гармонь всё плакала и пела…
Оскудели русские рода,
Только сила в них не оскудела!
|
|
